Сергей Рыбаков

Николай Гоголь
между Украиной и Россией

В календарь отечественной культуры нынешний 2009 год вошёл как год Николая Васильевича Гоголя. В Москве, Санкт-Петербурге, других российских городах были проведены мероприятия, посвящённые 200-летию со дня рождения писателя. Юбилей Николая Васильевича отмечался также на его родине в Полтавской области и ещё в некоторых местах Украины.

Современен ли Гоголь?

Нужен ли Гоголь нам, нынешним? Вписывается ли его творчество в общественную и культурную атмосферу сегодняшней России? Не случайно до сих пор о Гоголе говорят как о “тайне и загадке, разгадка которой ещё впереди”. К этой тайне будет прикасаться ещё не одно поколение читателей.

Гоголь дорог всем, кому дорога русская культура: он не только выразил её духовную суть, но и стал одним из самых талантливых участников её сотворения. Без него русская культура выглядела бы по-иному, не имея многого из того, что для нас стало привычным и естественным. Гоголь в России воспринимается своим, иначе не может и быть.

Любят Гоголя и на Украине, ведь по рождению и воспитанию русский классик был украинцем. А раз так, то гений Николая Васильевича является общим достоянием русских и украинцев, помогает им сохранить чувство духовной близости и взаимные симпатии, оказывается соединяющим звеном между двумя братскими культурами. Эта связующая роль, выпавшая Гоголю через полторы сотни лет после его ухода из земной жизни, в наше время приобрела особенную актуальность: всем известно, что межгосударственные отношения между Россией и Украиной развиваются не лучшим образом. В свете этой печальной данности и возникает резон обратиться к Гоголю - в налаживании российско-украинского взаимопонимания его мистическая тень служит добрым, но взыскательным арбитром.

Сторонники укрепления взаимных связей между двумя странами и народами подчёркивают свою любовь и уважение к Гоголю. Напротив, украинские политики, отметившиеся враждебными выпадами в адрес России, русского языка и русской культуры, Гоголя явно недолюбливают. Отсюда следует, что сейчас на родине Гоголя отношение к нему неоднозначно.

Интересно, что носители антироссийских настроений не могут толком определиться - то ли вычеркнуть Гоголя из истории своей страны, то ли объявить “неотъемлемым достоянием Украины”. Рьяные ревнители “украинской идеи” отрицают заслуги Гоголя перед Украиной, приписывая ему “связь с москалями” и “антипатриотизм”. Ещё недавно подобный подход к великому писателю активно пропагандировал некий Павло Штепа, автор скверной книги под названием “Московство”, вместившей в себя немалый объём рассуждений, призванных доказать расовое превосходство украинцев над россиянами. Особенно прочно версия об “измене” и “антиукраинстве” Гоголя держится в Галиции, и не случайно: для галицийских униатов православные люди - это “схизматики” и “агенты Москвы”. Гоголь же был глубоко православным человеком.

Есть, однако, и другая тенденция, призванная “национализировать” Николая Васильевича, вырвать его из русской культуры, отсечь от русского языка, приписать ему тайное “антимоскальство”. “Национально сознательные” украинские историки и журналисты выискивают в трудах и письмах Гоголя любые намёки на его враждебность России. Ничего существенного не находят и начинают притягивать какие-то мелочи, делая при этом вид, что знать не знают о словах Гоголя, вынесенных в название одной из его статей: “Нужно любить Россию”.

Понимают ли эти люди, что творчество великого писателя не вмещается в узкоэтнические, провинциально-местные рамки? Впрочем, у нас в России также находятся любители поспорить на тему: “Кем был Гоголь - украинцем или русским?” Но споры на эту тему схоластичны. Во-первых, Гоголь есть Гоголь - ни как личность, ни как художник он не поддаётся никакому препарированию. Он был носителем общерусского сознания и не имел большой нужды выяснять, русский он или украинец.

Во-вторых, нужно наконец-то определиться со смысловыми уровнями слов “русский” и “украинец”. Если речь идёт об анкетных данных или этнографических деталях - это одно. Если же вопрос ставится в широкой исторической и цивилизационной плоскости, то это совсем иное: русские - те, кто историческими и культурными корнями связаны с Древней, или, по-другому, Киевской, Русью - государством, созданным восточными славянами в IX веке.

Гоголь устами своего любимого героя Тараса Бульбы обращался к славному прошлому Киевской Руси: “Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки”. Русские - потомки тех, кто населял это государство. Это и малороссы-украинцы, и белорусы, и великороссы (“москали”, по терминологии адептов украинства). Нелепо спорить о том, какая из трёх народностей имеет больше или меньше прав на древнерусское наследство. Имея общее историческое прошлое, русские, украинцы и белорусы до сих пор сохраняют гораздо больше единых черт культуры, чем различий в ней.

Певец Украины

Россиянам легко принять слова Гоголя: “Нужно любить Россию”. Труднее понять, что эти слова зовут нас любить и Украину.

Интересы Украины и России переплетены теснейшим образом, связаны общей многовековой историей, общим вкладом в развитие некогда единой государственности, экономики, оборонной системы. События на Украине волнуют, задевают за живое многих россиян - и тех, кто имеет украинские корни (а таких в Российской Федерации - миллионы), и тех, у кого по ту сторону российско-украинской границы живут родственники или друзья, и тех, кто не равнодушен к русской истории.

Гоголь любил Украину, был её патриотом. Его привязанность к своей малой родине владела его существом. Гоголевские “Вечера на хуторе близ Диканьки” пропитаны нежными чувствами к родным местам и искренним расположением к землякам. Опоэтизировав Украину, он стремился привить любовь к ней всей читающей России, и это ему вполне удалось: едва появившись в книжных лавках Петербурга, “Вечера на хуторе близ Диканьки” вызвали в столичном обществе сильное оживление. Публика была ими очарована.

На протяжении последующих почти 180 лет почитатели гоголевского таланта разделяли добрые чувства писателя к его родине, впитывали созданные им поэтические образы Украины. Можно предположить, что, пока в России читают книги Гоголя, эти образы в сознании россиян будут живы. Сила его творчества способна противостоять и государственному разделению между Украиной и Россией, и “газовым войнам”, и русофобии “оранжевого розлива”, и неумному принижению яркой украинской культуры, просачивающемуся порой у “крутых патриотов” из великороссов.

Гоголь стремился привить петербургскому “свету” тёплое отношение к украинской народной культуре. В эссе “О малороссийских песнях” он писал, что дворянские круги почти не знакомы с украинской народной музыкой: “Лучшие песни и голоса слышали только украинские степи: только там, под сенью глиняных хат, увенчанных черешнями, при блеске утра, полудня и вечера, при лимонной желтизне колосьев пшеницы, они раздаются, прерываемые степными чайками, вереницами жаворонков и стенящими иволгами”.

Народные песни приводили Николая Васильевича в волнение: “Все они благозвучны, душисты, разнообразны чрезвычайно. В них везде новые краски, простота и нежность чувств. Вихрь, забвение, самая яркая и верная живопись и самая звонкая звучность слов разом соединяются в них”. Он называл их “живой историей - яркой, исполненной красок истины, обнажающей всю жизнь народа”, говорил: “Кто не проник в них глубоко, тот ничего не узнает о протёкшем быте этой цветущей части России”.

“Протёкший быт” писатель связывал с теми временами в истории Южной Руси, когда она ещё не была цветущей и задыхалась под чужеземным гнётом. Он писал, что многие украинские песни “жгут, раздирают душу”, в их звуках явственно слышатся “жалобы на бесприютное положение тогдашней Малороссии”, “безотрадное отчаяние” сменяется “криком сердца, когда к нему касается острое железо”, и пояснял: “Такова была беззащитная Малороссия в ту годину, когда хищно ворвалась в неё уния”. В песнях народа выражались его отчаяние и боль: “По ним, по этим звукам можно догадываться о его минувших страданиях, так точно, как о бывшей буре с градом и проливным дождём можно узнать по бриллиантовым слезам, унизывающим снизу до вершины освежённые деревья, когда солнце мечет вечерний луч”.

Гоголь говорил: “Песни малороссийские вполне могут называться историческими”. История вошла в эти песни и нотами тоскливого отчаяния, и страстным вольнолюбием, и жаждой борьбы против угнетения: “В них дышит широкая воля казацкой жизни, та сила, воля, могущество, с какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами. Ни чернобровая подруга, пылающая свежестью, вся преданная любви, ни престарелая мать, разливающаяся как ручей слезами, - ничто не в силах удержать его. ...Сверкает Чёрное море, вся чудесная, неизмеримая степь от Тамани до Дуная, дикий океан цветов колышется налётом ветра; в беспредельной глубине неба тонут лебеди и журавли; умирающий козак лежит среди этой свежести девственной природы и собирает все силы, чтоб не умереть, не взглянув ещё раз на своих товарищей”.

Гоголь-историк

Далеко не все знают, что Гоголь профессионально занимался историей и ему пришлось стоять перед нелёгким выбором, решая, что предпочесть - труд историка или литературное творчество. В 1830-1835 годах он преподавал историю в Санкт-Петербургском женском патриотическом институте, а в 1834-1835 годах был адъюнкт-профессором на кафедре общей истории в Санкт-Петербургском университете. Фонтанирующее воображение помогало Гоголю воссоздавать картины прошлого и расцвечивать их такими красками, каких у учёных академиков не было и в помине. Молодой преподаватель писал все свои лекции сам, а затем читал их студентам с пылким темпераментом, далёким от скучного академизма, руководствуясь собственными установками, по которым “преподаватель должен быть обилен сравнениями, а слог его должен быть увлекающий, живописный”. Изложение материала он репетировал дома, стоя перед зеркалом. Студенты приглашали на лекции Гоголя своих знакомых, и те шли в учебную аудиторию, как на театральное представление.

В те годы Николай Васильевич много времени тратил на исторические исследования, выписывал издающийся в Харькове альманах “Запорожская старина”, изучал работы ведущих российских и иностранных историков, давал свои оценки всем новым и сколько-нибудь интересным трудам по русской и всеобщей истории, писал серьёзные и глубокие исторические статьи, которые печатал в санкт-петербургских журналах. История помогала Гоголю “отдохнуть” от действительности с её рутинными хлопотами, делала его свободным, будоражила чувства, вдохновляла на творческие свершения. Он увлёкся мыслью написать “Историю Украины”, бросив на воплощение этого масштабного замысла свои недюжинные творческие силы. “Малороссийская история моя чрезвычайно бешена, - признавался Николай Васильевич в одном из писем. - Мне попрекают, что слог в ней слишком уж жгуч и жив; но что за история, если она скучна!”

Поприще историка Николай Васильевич оставил не по своей прихоти. В 1833 году в Киеве был открыт университет Святого Владимира, и Гоголь загорелся идеей занять там вакансию профессора по кафедре всеобщей истории: “Туда, Туда! В Киев! В древний, прекрасный Киев! ...Я заранее восхищаюсь, когда воображу, как закипят труды мои в Киеве. Там закончу я историю Украйны и юга России и напишу всеобщую историю, которой, в настоящем её виде, до сих пор нет, к сожалению, не только на Руси, но даже и в Европе”.

Получить место профессора в Киеве Гоголю помогали Пушкин и Жуковский, хлопотавшие за него в министерстве просвещения и даже при императорском дворе. Как это ни покажется странным сегодня, высочайшие ходатайства оказались бесполезными: перевод Гоголя из имперской столицы в Киев заблокировал заурядный киевский чиновник, попечитель местного учебного округа по фамилии Брадке. Этим он и прославился в истории русской литературы. Кто впоследствии вспомнил бы об этом Брадке, если бы он не насолил гению?

Во времена Гоголя в российском образованном обществе шла оживлённая историософская полемика о путях развития России, об отношении к её традициям, о западном историческом опыте и его применимости на русской почве. Эта полемика известна как спор славянофилов и западников. Гоголь прекрасно знал многих участников полемики, но открытого участия в ней не принимал. При этом, однако, он имел собственное, вполне сложившееся мнение о том, должна ли Россия во всём подражать Западу. Николой Васильевич так сформулировал свою точку зрения: “Русский гражданин должен знать дела Европы. Но я всегда был убеждён, что если при этой похвальной жадности знать чужеземное упустишь из виду свои русские начала, то знания эти не принесут добра, собьют, спутают и разбросают мысли, вместо того чтобы сосредоточить и собрать их. Нужно очень хорошо и глубоко узнать свою русскую природу, и только с помощью этого знания можно почувствовать, что следует нам брать и заимствовать из Европы. Прежде чем вводить что-либо новое, нужно не как-нибудь, но в корне узнать старое; иначе применение самого благодетельного в науке открытия не будет успешно”.

Мало сказать, что Николай Васильевич отлично знал русскую историю. Обладая тонкой интуицией, он легко проникал в смысловые глубины, в суть исторических событий и процессов. Гоголь обращал внимание на заблуждения тех, кто, желая бежать впереди прогресса, пренебрежительно отмахивались от истории, разводили прошлое и настоящее как мёртвое и живое. Он писал, что эти люди “назначали” минувшим векам “самое низшее место”, плохо понимая, что настоящее не может появиться ниоткуда: “Всё, что мы имеем, чем пользуемся, чем можем похвалиться перед другими веками, устройство наших административных частей, права и привилегии, нравы, обычаи, знания - всё это получило начало и зародыш в тёмные, закрытые для нас средние века. В них первоначальные стихии и фундамент всего нового. Без них не ясна, не полна новая история”. В самом деле, отрывая новейшую историю от средневековья, полноценно понять её невозможно. Такая история становится приблизительной и поверхностной и, по словам Гоголя, оказывается “похожа на статую художника, не изучившего анатомии человека”.

В XIX веке средневековье изучалось бессистемно, а потому людям, пытавшимся составить о нём своё представление, казалось нагромождением разрозненных, не сочетаемых между собой событий и фактов. Гоголь видел ошибочность таких представлений: “Рассматривайте историю средних веков внимательнее и глубже, и вы найдёте и связь, и цель, и направление”. При этом он признавал, что “для умения найти всё это, нужно быть одарённым тем чутьём, которым обладают немногие историки”. Сам Гоголь этим чутьём обладал в полной мере, доказательством чему является его литературный шедевр “Тарас Бульба”.

Собираясь создать капитальный труд по истории Южной Руси, Николай Васильевич писал: “До сих пор нет у нас полной и удовлетворительной истории малороссийского народа. Я не называю историей множество компиляций, составленных из разных летописей без строгого критического взгляда... Я решился принять на себя этот труд и представить, каким образом эта часть отделилась от России, какое политическое устройство она получила, находясь под чужим владением, как образовался в ней воинственный народ, означенный совершенной оригинальностью характера и подвигов, каким образом он три века с оружием в руках добывал свои права и упорно отстаивал свою религию, как, наконец, навсегда присоединился к России”.

Осуществить задуманное не удалось. Гоголя увлекла литературная стезя. Но те материалы, что он готовил к написанию исторического труда, свидетельствуют о точном и ясном понимании им хода и смысла процессов, происходивших на южнорусских землях. Общий набросок этих процессов Гоголь представил в статье “Взгляд на составление Малороссии”.

В ней он критически описал период раздробленности на Руси, назвав его “ужасно-ничтожным временем”, “хаосом браней”, когда “родственники готовы были каждую минуту восстать друг против друга с яростью волков, и брат брата резал за клочок земли”. Позднее марксистские историки, подгоняя русскую историю под формационную схему и доказывая предопределённость исторических процессов, продекларировали: “Феодальная раздробленность была закономерным, прогрессивным явлением и новым, более высоким этапом в развитии общества и государства”. Затяжные княжеские усобицы разносили страну в клочья и ослабляли её перед угрозой иностранного вторжения, но в формационных построениях это почти не учитывалось.

А вот Гоголю была ясна вся пагубность раздробленности, приведшей некогда мощную державу к потере независимости. Северо-Восточная Русь оказалась в сфере влияния Золотой Орды, а Юго-Западная Русь попала под власть сначала литовских, а затем и польских королей. “Связь между северной и южной Россией разорвалась, - писал Гоголь, - составились два государства, называвшиеся одинаковым именем - Русью”.

В подчинении Восточной Руси Орде Гоголь не видел ничего хорошего, но признавал, что оно стало “спасением для России, сберегши её для независимости, потому что удельные князья не сохранили бы её от литовских завоевателей”. Конечно, Русь под монголами пережила немало бед, но при этом не потеряла своей культурной идентичности, своей православной веры. Иная ситуация сложилась в Южной Руси, жителям которой в течение нескольких веков пришлось доказывать право на свободу вероисповедания и для этого браться за оружие.

Религиозный фактор в своих подходах к истории Гоголь выделял особо, считая его ключом к объяснению поведения на исторической арене целых народов. Он писал, что борьба малороссов против турок, крымчан, литовцев, поляков велась под знамёнами верности православию, и подчёркивал, что этот народ с самого начала “имел одну главную цель - воевать с неверными и сохранять чистоту религии своей”. Религия была той скрепой, которая объединила этот народ в единое целое и позволила ему сохранить себя.

Действия жителей Южной Руси во многом диктовались борьбой за сбережение православной веры. В авангарде этой борьбы встало казачество, о котором Гоголь писал так: “Это было пёстрое сборище самых отчаянных людей пограничных наций. Дикий горец, ограбленный россиянин, убежавший от деспотизма панов польский холоп, даже беглец от исламизма татарин положили начало этому странному обществу, впоследствии поставившему целью вечную войну с неверными. Большая часть этого общества состояла, однако ж, из первобытных, коренных обитателей южной России. Всякий имел полную волю приставать к этому обществу, но он должен был непременно принять православную веру. ...вечная опасность внушала козакам какое-то презрение к жизни. Козак больше заботился о доброй мере вина, нежели о своей участи. Вместе с тем разгульные холостяки вместе с червонцами, цахинами и лошадьми стали похищать татарских жён и дочерей и жениться на них. И вот составился народ, по вере и месту жительства принадлежавший Европе, между тем по образу жизни, обычаям, костюму совершенно азиатский”. Вряд ли эти гоголевские строки радуют “украиноманов” с их заклинаниями об “арийской чистоте украинской крови”, о “расовом превосходстве потомков древних укров над азиатами-москалями”...

Интерес Гоголя к южнорусскому средневековью привёл к появлению на свет “Тараса Бульбы”. Работая над ним, писатель погрузился в первоисточники, отражавшие драматическую атмосферу периода владычества Речи Посполитой над Южной Русью. Одним из таких источников были заметки Симона Оскольского - католического монаха-доминиканца, проповедника идеи польского господства над русскими землями. В 1637-1638 годах полковой пастор Оскольский сопровождал гетмана Николая Потоцкого, прозванного “Медвежьей лапой”, в двух походах против запорожцев, восставших против поляков. В 1738 году украинский дворянин Степан Лукомский перевёл дневники Оскольского с польского языка на русский.

Проштудировав описанную в этих дневниках историю казацкого восстания 1637-1638 годов, подавленного Потоцким, Гоголь положил её в основу своей знаменитой повести. События двухвековой давности захватывали писателя, мощно будоражили его воображение. Это происходило и потому, что те события впрямую касались истории его рода: “Когда я подбирался к “Тарасу Бульбе” и рылся в сундуке истории, не раз меня окутывали горячие волны, что и мой по матери род Лизогубов саблями защищал Отчизну”.

В главе XII “Тараса Бульбы” Гоголь воссоздал атмосферу 1638 года: “Известно, какова в русской земле война за веру: нет силы сильнее веры. ...Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на границах Украйны. ...поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа, - поднялась отомстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье, за унию - за всё, что копило и сугубило с давних времён суровую ненависть козаков. Молодой, но сильный духом гетман Остраница предводил всей несметной козацкою силою. Возле него был виден опытный товарищ его и советник Гуня”.

Предводитель восставших запорожцев Степан Остранин был полтавчанином, земляком Гоголя. Выбранный запорожцами своим гетманом, он нанёс несколько поражений полякам, но Потоцкому удалось разбить казаков у местечка Жовнина. Остранин с частью казаков ушёл в пределы Московского царства. Оставшихся запорожцев возглавил помощник Остранина полковник Дмитрий Гуня. Два месяца казаки сдерживали атаки шляхетского войска, но силы были не равны. Гуне с товарищами также пришлось уйти в Россию. Через два года он возглавил морской поход донцов и запорожцев против турок.

Гоголь был убеждён, что помыслы казаков, воевавших против унии, были высоки и благородны. Писатель осуждал католическую экспансию, не скрывал своего неприятия унии, внедрявшейся на землях Южной и Западной Руси вопреки воле её жителей. В трактате “О средних веках” он писал о заоблачных амбициях средневековых пап, их “непреодолимом желании властвовать”, о деспотизме “бесчисленных легионов могущественного духовенства - ревностных подданных духовного монарха, наложивших свои железные оковы на все углы мира”, о “мрачной инквизиции - свирепой, слепой, не верящей ничему, кроме своих ужасных и адски изобретательных пыток”. Средневековый католицизм нёс народам “страшные суды, неумолимые, неотразимые, являющиеся не совестью перед ветреным миром, но страшным изображением смерти и казни”. Против деспотизма, железных оков, инквизиции с её страшными судами и восстали православные русичи, в верности отцовским заветам черпая энергию, без которой их жизнь была бы “бесцветной и бессильной”.

Из истории сопротивления унии

Будучи профессиональным историком, Гоголь прекрасно знал, что, приняв православное вероисповедание ещё в Х веке, Русь сделала добровольный и осознанный выбор. Латинство русскими было отвергнуто, ибо оно, объявив своё учение “тайной”, навязывало народам мертвящие шаблоны и запрещало им развивать родной язык и культуру. В “Повести временных лет” рассказывается, как князь Владимир Святославович распрощался с папскими послами: “Идите, откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли веры вашей”.

Папство не считалось с духовной свободой народов, что самым наглядным образом выразилось в практике крестовых походов - военных экспедиций против тех, кто находился вне католицизма. Крестоносцам, принимавшим обет идти с оружием против язычников, мусульман и православных, папы отпускали грехи и давали санкцию на захват земель и имущества в завоёванных странах. В ходе крестовых походов с лица земли были стёрты многие западнославянские племена, большое прибалтийское племя пруссов, была вырезана родовая знать у латов и эстов, оказавшихся в крепостной зависимости у тевтонских рыцарей.

Гоголь не мог не знать и о том, что в 1204 году крестоносцы захватили Константинополь, являвшийся центром православного мира, подвергли его грабежу, оскорбили святыни в соборе Святой Софии и других храмах. Из Византии в Западную Европу в огромных количествах вывозилось золото, послужившее материальной базой для последующего экономического роста и благосостояния Европы. До крестовых походов она была захолустьем мировой цивилизации, теперь же превращалась в финансового и торгового монополиста, защищавшего свои интересы с помощью военной экспансии.

Папство постаралось утвердить эту новую роль Европы, обосновав принцип насилия в делах веры и узурпировав право “карать за грехи” целые народы. В таких условиях церковная совесть обрекалась на молчание, защита евангельских заповедей отступала на второй план. Спасение души католики стали трактовать как избавление от наказания за грехи: появились индульгенции - тарифы на отпущение грехов. Православным это явление представлялось полным абсурдом.

Агрессивный прозелитизм латинян не обошёл стороной и православную Русь. В 1224 году тевтоны-крестоносцы захватили русский город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым. Всё население города было уничтожено. Предел захватам крестоносцами русских земель и уничтожению русских людей положил князь Александр Невский, разбивший шведов на Неве и тевтонов под Псковом.

Но на этом испытания для Руси не закончились. В результате удельной раздробленности её западные и южные земли вошли в состав Литовского княжества. Династия была литовской, а девять десятых населения - русскими. Официальным языком был русский, преобладающей религией - православие. Но в конце XIV века князь Ягайло, находившийся на престоле, принял католицизм, что открывало ворота для проникновения в Литву польского влияния, которое здесь стало быстро нарастать.

Во второй половине XVI века Литва объединилась с Польшей в одно государство - Речь Посполитую, после чего польская шляхта стала захватывать русские земли, а католическая церковь начала наступление против православных традиций. В 1596 году части православного духовенства Южной и Западной Руси была навязана Брестская уния, по условиям которой православные должны были подчиниться папе римскому. Папство было довольно, полагая, что добилось того, о чём грезило в течение нескольких веков. Выказывая ласку к новой пастве, папа римский не скрывал своих далеко идущих планов: “Через вас, мои рутены, я уповаю покорить и ввести в лоно римской церкви весь Восток!”

Но он не учёл верности русского народа своему историческому выбору, его твёрдости в отстаивании дедовских заветов. Русичи были убеждены, что принуждение в делах веры является разновидностью лжи, подчинение которой означает духовную смерть. “Мира и согласия” в папской редакции не получилось, да и не могло получиться, поскольку католики были нетерпимы и жестоки. Массово закрывались православные монастыри и храмы, в них униаты пытались наладить свои службы. Но народ на эти службы не шёл, и тогда православные обители переделывались в склады, корчмы, загоны для скота.

Спасая свою веру, православные массово бежали в пределы Московского царства. Оставшиеся на своей земле жители Южной и Западной Руси вынуждены были сносить произвол и гонения. Крестьяне, ремесленники, торговцы, не признавшие унию, ущемлялись в правах. К религиозной дискриминации добавился социальный гнёт: польские паны скупали или силой захватывали русские сёла, превращая пахарей в бесправное “быдло”.

Терпеть унижения православный люд был не намерен. После объявления унии по всей Юго-Западной Руси покатилась волна антипольских и антиуниатских восстаний, охвативших Киев, Львов, Полтаву, Луцк, Минск, Полоцк, Могилёв, Оршу и другие города. Папа римский, отбросив “миролюбивую”, увещевательную риторику, призвал польского короля утопить восставших в крови: “Пусть проклят будет тот, кто удержит меч свой от крови! Пусть схизма знает, что нет ей пощады!”

Сопротивляться давлению папства украинцам и белорусам помогало наличие “морального тыла”, роль которого выпала православной Московии, где накануне объявления Брестской унии было провозглашено патриаршество - Русская церковь заметно повысила свой статус. Украинцы и белорусы, образно говоря, “телом” находились в Речи Посполитой, а “душой” были с Россией. Католические прелаты вынуждены были признавать, что южнорусское население “склонно к переходу на сторону Москвы”. На его настроения влияло и то, что в Москве находилось много выходцев из Юго-Западной Руси, составлявших заметный слой ещё в окружении Ивана III, по их совету принявшего титул “Государь всея Руси - и Великой, и Малой, и Белой”, хотя Малая и Белая Русь находилась под властью Литвы.

Как это и показал Гоголь, освободительное движение на Украине возглавило казачество, сформированное пассионарными людьми юга Руси, не желавшими жить под католическим гнётом и бежавшими за днепровские пороги, где образовалась знаменитое вольное братство - Запорожская Сечь, вступившая в схватку с польскими панами. Запорожцам было понятно, что в случае пленения шляхта не даст им пощады, но ради освобождения своей земли они готовы были претерпеть любые пытки, что ярко описано в “Тарасе Бульбе”.

Многие из запорожцев на самом деле приняли мученическую смерть за Русь и русскую веру. Схваченный поляками казачий гетман Косинский был заживо замурован в монастырскую стену. После его гибели казачье восстание возглавил Наливайко, отряды которого освободили от поляков Винницу, Кременец, Луцк, Пинск, Могилёв. Но так как сил в борьбе с мощной и не знавшей нужды в вооружении польской армией у казаков не хватало, Наливайко и его товарищи были предательски схвачены, одних поляки четвертовали и обезглавили, других живьём изжарили в медных баках. Но дух запорожцев сломить было невозможно: восстания против панства накатывались новыми волнами.

В начале XVII века аппетиты Польши распространились и на Московию. Польские магнаты и римская курия сделали ставку на самозванцев и отщепенцев из числа русских, но их расчёты провалились. Тогда польский король Сигизмунд приказал начать вооружённую интервенцию против “схизматиков-московитов”. Патриарх всея Руси Гермоген призвал православных подняться на войну против оккупантов. Призыв был услышан: народное ополчение во главе с Кузьмой Мининым и Дмитрием Пожарским изгнало захватчиков. После этой неудачи панство и католическая церковь резко усилили давление на Южную и Западную Русь. Православие там оказалось вне закона. Польский сейм запретил применение русского языка в делопроизводстве.

Сопротивление русичей польско-католической экспансии принимало самые разные формы, в том числе и мирные. В Киеве, Львове, Луцке, Вильно и других русских городах создавались православные братства, которые организовывали школы, выпускали богословскую и просветительскую литературу. Но ширился и военный отпор католическому игу. Много страхов на панов нагнали выступления гетманов Жмайло, Павлюка, Остранина, Гуни. Потоцкий, воевавший против Остранина и Гуни, отмечал в дневнике: “Так упорно и непокорно было мужичьё, что никто из них не просил о мире и о прощении их вины. Напротив, они только кричали, чтобы им всем умереть в бою с нашим войском. И даже те, кому не досталось оружия, били наших солдат оглоблями”.

Казаки, крестьяне и горожане в своей борьбе готовы были стоять насмерть, но, зная об опыте предыдущих восстаний, понимали, что им одним, без соединения всех сил русского мира, с неприятелем не справиться. Богдан Хмельницкий обратился к царю Алексею с просьбой принять единоверную Украину в состав Российского государства. Земский Собор это предложение принял единогласно. Сложение сил принесло результаты: Восточная Украина вместе с Киевом - “матерью городов русских” - была освобождена.

Процесс объединения древнерусских территорий растянулся до конца XVIII века. Православным Южной и Западной Руси за это время пришлось претерпеть много бед: к середине XVIII века униатами было захвачено больше половины православных храмов. У белорусов и украинцев росло убеждение, что сохранить национальное бытие они могут только в составе единого Русского государства. Отсюда понятно, почему императорская власть в Санкт-Петербурге считала белорусов и украинцев своей самой надёжной опорой. Украинский историк Андрей Царинный-Стороженко писал: “Малороссияне, начиная с Феофана Прокоповича, которому принадлежала сама мысль о русской империи, непрестанно созидали и укрепляли Российскую империю”.

Борясь за право на собственный, а не навязанный духовный мир, на собственную, а не навязанную историю, украинцы и белорусы были уверены, что их борьба и страдания будут не напрасны. В 1839 году Гоголь стал свидетелем значимого для Украины и Белоруссии события: по настоянию здешнего населения был созван униатский собор, принявший решение о вхождении западнорусских униатов в состав Русской православной церкви. Полтора миллиона верующих добровольно вернулись в православие. На медали, выпущенной в честь ликвидации Брестской унии, было выбиты слова: “Отторгнутые насилием (1596) возсоединены любовию (1839)”. Историческая справедливость была восстановлена. Недаром в Евангелии сказано: “Претерпевший до конца спасётся”.

Галиция замахивается на всю Украину

Читатели “Тараса Бульбы” понимают, как Гоголь смотрел на унию и её место в сюжетах украинской истории. Теперь нам остаётся понять, как его взгляд проецируется на современную ситуацию, сложившуюся на Украине.

Притязания папства господствовать над умами и душами большинства украинцев и белорусов не сбылись. Но оставалось одно исключение - Галиция, которой отмена Брестской унии не коснулась. Галиция была захвачена Польшей ещё в XIV веке, в XVIII веке отошла к Австрии, после 1917 года опять оказалась у Польши; таким образом, была отделена от остальной Украины вплоть до 1939 года.

Со второй половины XIX века язык галичан развивался под воздействием так называемой “венской школы украинистики”, созданной на деньги австрийского правительства с привлечением немецких и польских специалистов. Ставилась задача создать украинский литературный язык, как можно меньше похожий на русский.

К началу ХХ века среди униатов появились сторонники “украинской идеи”, враждебной общерусским настроениям. Но простонародье и часть образованного слоя выступали за сближение с Россией. Австрийские власти подвергли этих людей репрессиям, в годы I Мировой войны вылившимся в массовый террор. Только в концлагере у Талергофа было уничтожено более шестидесяти тысяч русин-галичан, затем около восьмидесяти тысяч было перебито после первого отступления русской армии, ещё больше спаслось бегством. Активное участие в антирусском терроре приняла “украино-австрийская партия”, одним из вождей которой был Андрей Шептицкий, немецкий граф и офицер, будущий униатский митрополит. “Украино-австрийцы”, выступив ярыми ненавистниками России, завладели политической инициативой в Галиции. Трезво оценив ситуацию там, российский министр внутренних дел Пётр Дурново предупредил Николая II: “Только безумец может хотеть присоединить Галицию. Кто присоединит Галицию, потеряет империю”.

Знал ли об этих словах Дурново Сталин, когда присоединял Галицию к СССР? Она действительно стала “аванпостом” национализма на Украине. В годы войны действовавшая в Галиции Организация украинских националистов (ОУН) сотрудничала с гитлеровской Германией, из местных волонтёров была набрана дивизия СС “Галичина”, униатский клир во главе с Шептицким устраивал богослужения в честь Гитлера. Оуновским отрядам, воевавшим под флагом Украинской повстанческой армии (УПА), командование вермахта поручало уничтожение “расово неполноценных”. После войны националисты организовали на западе Украины боевое подполье, пролившее много крови “врагов украинства”.

С провозглашением Украиной независимости воинствующий галицийский национализм развернул пропаганду под лозунгом “Украина для украинцев”. Один из теоретиков “украинской революции” Василь Овсиенко объяснил её цель - “очищение украинства от чуждого элемента”. Он откровенничал: “Я - сторонник обиходного национализма: требуется строго относиться ко всему русскому, ко всему, что идет к нам из России. ...Мы утешаемся отсутствием межнациональных конфликтов в Украине, но они неминуемы в будущем. Боязнь “русскоязычных” относительно “насильственной украинизации” небезосновательна”. Как люди, подобные Овсиенко, относятся к Гоголю? Такой вопрос можно и не задавать, и так всё предельно ясно.

Но пока Галиция - ещё не вся Украина, и основная часть украинского народа, как и раньше, далека от националистического психоза. При всей склонности к земному практицизму, украинцы - жизнелюбивый, лиричный, мирный и приветливый народ. Невзирая на пропагандистскую “промывку” их мозгов, многие украинцы, особенно на юге и востоке страны, сохраняют чувство этнического родства с русскими и белорусами. “Боевые кличи” националистов наталкиваются на вековые архетипы народного сознания, а в этих архетипах любовь сильнее ненависти.

Николай Гоголь писал: “Мы призваны в мир не за тем, чтобы истреблять и разрушать”. Носитель созидательного, творческого начала, он воспевал братскую солидарность в отношениях между русскими людьми. Доныне не теряют своей силы слова, вложенные писателем в уста Тараса Бульбы и ставшие гимном русскому братству: “Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. ...так любить, как русская душа, - любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе... Нет, так любить никто не может!”.

“Перед нами громада - русский язык!”

На Украине “Тарас Бульба” ныне издаётся в переводе с русского языка на украинский. Из переведённого текста повести выброшены слова “Россия” и “русские”. “Россия” заменена на “Украину”, “разгульная замашка русской природы” превратилась в “широкий гуляцкий замис украинской натуры”, а “русская сила” - в “украинскую силу”. Все читатели Гоголя знают, какой мощной энергетикой он насытил сцены последней битвы отряда Тараса Бульбы с поляками, когда гибнут один за другим герои-казаки Шило, Балабан, Кукубенко, восклицая перед смертью: “Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля!”, “Пусть славится до конца века Русская земля!”, “Пусть же цветёт вечно Русская земля!”, “Пусть красуется вечно любимая Христом Русская земля!”. В украинском “перекладе” “Русская земля” везде оказалась “козацкой землёй”.

Вся эта переводческая самодеятельность является неприкрытым вызовом Гоголю, поруганием исторической памяти. Но Иван Малкович, директор киевского издательства с “весёлым” названием “А-ба-ба-га-ла-ма-га”, выпустившего “идеологически выдержанный” перевод “Тараса Бульбы”, спокойно оправдывает его тем, что “русский язык для Украины - чужой”.

Это заявление отражает либо невежество и незнание, либо пренебрежение к историческим реалиям. Дело в том, что русский литературный язык возник как раз на Украине ещё в XVI веке. В “Грамматике” Ивана Ужевича, выпущенной в 1634 году, он был назван “словенороссийским языком” и характеризовался как высокий книжный язык, язык богословия и науки. Нынче забылось, что общерусский литературный язык формировался и развивался в ХVI-ХIX веках при активном участии украинцев Мелетия Смотрицкого, Епифания Славинецкого, Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича, Ипполита Богдановича, Василия Капниста, Николая Гнедича и других.

Русский философ и основатель евразийского движения Николай Трубецкой писал: “Та культура, которая со времён Петра I живёт и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской культуры”. Естественным носителем этой культуры был и Гоголь. При этом мало сказать, что он писал по-русски. Его вклад в развитие русского литературного языка нельзя оценивать иначе как выдающийся и колоссальный. Без Гоголя не было бы того русского языка, которому дано определение “великий и могучий”. Мало кто сравнится с выходцем из полтавской глубинки силой проникновения в русскую языковую стихию, мощью поэтического воодушевления, красотой, живостью и естественностью слога. Русская речь была для Гоголя пространством чудотворения. Он считал её необыкновенно живой, впитывающей в себя различные наречия, диалекты и становящейся от этого только богаче и ярче.

Известно письмо Николая Васильевича его земляку Осипу Бодянскому: “Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой должна быть единая святыня - язык Пушкина... Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, нетленная поэзия правды, добра и красоты. Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно”. Гоголь искренне любил русский язык, от души восхищался им: “Перед нами громада - русский язык! Наслажденье глубокое зовёт вас, наслажденье погрузиться во всю неизмеримость его...”

Николай Васильевич Гоголь служил Русскому государству, русскому языку и общерусской культуре. Он понимал свою жизнь именно как осмысленное и возвышенное служение: “Мысль о службе никогда меня не оставляла. Я примирился и с писательством своим только тогда, когда почувствовал, что на этом поприще могу также служить земле своей”. Относясь так к своей жизни, он превратил её в непрерывный подвиг. Нам, ныне живущим, остаётся преклониться перед мужественной красотой этого подвига.

Каждый народ и каждая нация имеют свое высшее предназначение в мире и свое место в мировой истории. Но ни один народ в этом падшем земном существовании не исполняет в полной мере возложенный на него Богом долг, потому что духовно больны не только отдельные люди, но и целые нации. Русский народ в силу значительности людских ресурсов и обширности территорий, собственной разбросанности, а также врожденного добродушия страдает чрезмерной пластичностью, аморфностью, размытостью национального самосознания, не ощущая своего величия в силу собственной огромности. Народы, занимающие более скромные пространства, особенно так называемые «буферные зоны», отличаются большей собранностью и цельностью в известном смысле, но имеют свой недуг - ощущение собственной национальной исключительности, тот самый национализм, который, что ни говорите, свидетельствует-таки о некоем тщательно скрываемом от самих себя «комплексе неполноценности». Мнимая ущербность заставляет кричать о своем грандиозном значении и заявлять во всеуслышание о чрезвычайной самобытности народа, его «незалежности», «самостийности» и т.п.

В критические годы исторических смут и переломов, естественно, все болезни обостряются. В такие времена мы, русские, особенно склонны впадать в слепое подражательство и горячее самоотрицание (вспомним, например, наши катастрофические 1990-е годы). Некая неизвестная современница Н.В. Гоголя между прочим вспоминает остроумное замечание писателя, которое, к сожалению, продолжает быть актуальным и по сию пору: «Француз играет, немец мечтает, англичанин живет, а русский обезьянствует» . И еще одно высказывание Гоголя в этой связи, которое приводит его биограф И.А. Кулиш: «По поводу разносчика, забросавшего комнату товарами, он сказал: ""Так и мы накупили всякой всячины у Европы и теперь не знаем куда девать""» .

Украина тоже периодически обуреваема приступами своего духовного недуга. Так, в послереволюционные годы украинский национализм, что называется, расцвел махровым цветом. Тогда радикально настроенные малороссы наступали, например, на священный язык нашей церкви, переводили службы с церковнославянского на украинский. На Всероссийском церковном Соборе в 1917 г., как вспоминает митрополит Евлогий (Георгиевский) в своем труде «Путь моей жизни», когда члены Собора отвергли вопрос о переводе богослужения, это вызывало бурное негодование украинцев: «Они стояли за перевод независимо от соображений эстетики. Их не коробил возглас «Грегочи [правильно регочи. - М. К.-Е.], Дивко Непросватанная» вместо «Радуйся, Невесто Неневестная»» .

Случай, конечно, анекдотический, но симптоматичный, указывающий на извращение и вырождение национального чувства, если оно сопровождается самоупоением и презрением к иным - даже близко родственным - народам. Как справедливо замечает наш великий русский философ И.А. Ильин, «национальная гордость не должна вырождаться в тупое самомнение и плоское самодовольство, она не должна внушать народу манию величия» .

Любовь к родине иррациональна в основе своей, это чувство, которое «уходит корнями в глубину человеческого бессознательного, в жилище инстинкта и страстей», соответственно, подчинение чьего бы то ни было патриотического чувства, тем более чувства гения, политическим запросам современности, абсурдно потому, что «... никто не может предписать другому человеку его родину - ни воспитатели, ни друзья, ни общественное мнение, ни государственная власть, ибо любить и радоваться, и творить по предписанию вообще невозможно» . Еще более нелепо навязывать что-то кому-то вопреки очевидности. Таковой очевидностью являются сочинения и самая жизнь нашего многострадального писателя Гоголя, которого сделали разменной фигурой в позорной политической игре прозападно настроенных украинских интриганов.

Нынешняя, развивающаяся, так сказать, фанатизация национального чувства разрушает культурные традиции и систему нравственных ценностей, приводит народ в духовный тупик. Враги и друзья, герои и предатели меняются местами в иерархии национальной жизни. Вот и в наши смутные времена, когда мы видим новый взрыв украинского национализма, не имеющего пределов еще и в связи с крайним безволием и угодливостью российских государственных структур, гетман Мазепа и Степан Бандера из гнусных предателей перекрашены в патриотов Украины, убийц-оуновцев чтят как героев. Но вот украинские власти задумались, как быть с литературным-то Олимпом? Его-то тоже надо идеологически выстроить! И тут возникли некоторые затруднения - когда обратили свой горящий фанатичным огнем взор на Гоголя: и обойти никак нельзя, и встроить с легкостью в новую идеологическую модель нелегко. Долго колебались.

В 1990-е годы, как замечает наш известнейший гоголевед В.А. Воропаев, Гоголь то считался на Украине неблагонадежным писателем, сомнительной фигурой, то тайным украинофилом. В конце концов власти возвели его на пьедестал в качестве классика уже украинской литературы, подтвердив это смелое заявление в числе прочего переводом повести «Тарас Бульба» на украинский. Вообще-то переводить классические произведения на другие языки можно и должно. Но они в своем переводе действовали весьма вольно: слово «русский» заменили на «украинский», «казацкий» и «наш». Конечно, повесть от этого значительно измельчала, исчез исполинский масштаб, эпическая былинная мощь героев, но это уже никого не волновало.

Однако эти новейшие украинские метаморфозы, напоминающие по абсурдности приключения носа майора Ковалева, заставляют все-таки задуматься: каково значение Украины и украинской культуры в творчестве Гоголя и как он мыслил соотношение украинской и русской культурных традиций внутри великого имперского монолита. (О том, чтобы Украина вернулась во времена ее существования, например, до Богдана Хмельницкого, нам представляется, Гоголь просто помыслить не мог. Он жил в государстве, в состав которого входили Великороссия, Малороссия, Белоруссия, Польша, Финляндия, помимо прочих земель, и имел соответствующее мироощущение).

Как известно, родился и вырос Николай Васильевич Гоголь на Полтавщине. Украинский язык и украинская литература питали и вскармливали его впечатлительную душу своими живительными токами. С украинской литературной традицией будущий писатель соприкасался самым непосредственным образом. Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский - отец писателя - был украинским драматургом. Его комедия «Собака-вiвця» известна в пересказе. Пьеса «Простак, або хитрощi жiнки, перехитренi москалем» дошла до нас. Ее комедийная структура впоследствии нашла отражение в комедии Гоголя-сына «Игроки». В.А. Гоголь-Яновский писал пьесы и по-русски - в классицистическом духе - сохранился отрывок одной из них. Кстати, прапрадед Гоголя - Василий Танский - тоже был комедиографом, писал интермедии на украинском языке. Не прослеживается ли здесь некая закономерность: прапрадед писал только по-украински, отец - двуязычен, сын сочинял только по-русски. И что же? Василия Танского не знает практически никто, Гоголь-отец известен узкому кругу специалистов, Гоголя-сына знает весь мир.

Дома в семействе Гоголей-Яновских говорили по-украински. Но письма родным, маменьке Гоголь с детства писал по-русски. Уже в Нежинском лицее он жаждал большого русского мира, мечтал о Петербурге.

Нам скажут, ну, как же, там, в холодной Северной Пальмире, он думал и грезил о р i дной Украине, написал «Вечера на хуторе близ Диканьки», целиком посвященные украинской жизни! Да, факт неопровержимый, написал. Но почему? С одной стороны, конечно, ностальгия некоторая была, тем более что Гоголь никак не мог достойно устроиться в Петербурге, неопределенность положения всегда тягостна. К тому же мы так созданы, что былое обычно кажется нам прекрасным. Но был и еще один важный момент. Приехав в Петербург, юный провинциал с удивлением обнаружил, что Украина в моде, сведения о ней востребованы, она интересна читающей публике. Еще в начале XIX века было опубликовано «Путешествие в Малороссию» (1803) П.И. Шаликова, через год его же «Другое путешествие в Малороссию», в Москве и Петербурге получили распространение «Письма из Малороссии, писанные Алексеем Левшиным» (1816), в 1820-е годы появились различные сочинения об Украине - повести О.Сомова, А.Погорельского, романы В.Нарежного, думы и поэмы К.Рылеева, в 1817 г. увидел свет роман Ф.Глинки «Зинобий Богдан Хмельницкий» и так далее. В 1828 г. написана пушкинская «Полтава», в 1829 г. Пушкин задумал научный труд «История Украины». Всеобщее внимание привлекали этнографические и фольклорные материалы, собранные на Украине (сборник украинских песен М.Максимовича и др.). Вызывало интерес и творчество украинских писателей - их сочинения публиковали в столичных журналах в переводах и на родном языке. В 1830-е гг. Е.Гребёнка пытался организовать некое подобие украинского приложения к журналу «Отечественные записки». В 1834 г. в Ученых записках Московского университета было помещено выступление И.Срезневского в защиту украинского языка «Взгляд на памятники украинской народной словесности».

Таким образом, Гоголь с его свежим запасом украинских впечатлений пришелся как нельзя более ко двору. А он обладал такой национальной чертой, как практический смысл и житейская хватка. Да и знал Гоголь украинскую жизнь превосходно, в деталях и подробностях, а русскую действительность надо было еще осваивать, набираться опыта. И он написал свои блистательные «Вечера на хуторе близ Диканьки» от имени пасечника Рудого Панька и других рассказчиков.

В «Вечерах» оживают юмористические типы народного малоросского театра и польского вертепа - клирик-волокита, злая баба-ведьма, медлительный и глупый казак-тугодум, смелый и бравый парубок, длиннобородый москаль и прочее. Вот картина из «Сорочинской ярмарки». Юная красавица Параска с отцом Солопием Черевиком озирает бурную ярмарочную жизнь: «...ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою…» . На этом фраза обрывается. Мы обижаемся на москаля-бородача-кацапа? Нисколько! Мы смеемся над москалем, но не меньше смеемся и над тугодумом Солопием и над его достойной супругой Хиврей, и над влюбленным поповичем Афанасием Ивановичем. Все охвачены единой стихией юмора, добродушного комизма. Мы с удовольствием смеемся и над самими собой. Цветущая и многоликая, сочная и колоритная, «поющая и пляшущая» Украина - как она для русского сердца близка и дорога! Есть в «Вечерах» и немало малороссианизмов, есть даже словарик для читателей, но какой во всем такт и мера, какой яркой и самобытной делают украинизмы прозу молодого Гоголя. Как мы богаты вместе!

А далее шагает Гоголь семимильными шагами. Из хутора в уездный городок Миргород (цикл повестей «Миргород»), из Миргорода в Петербург (петербургские повести), из Петербурга в Европу, в прекрасный Рим, а оттуда вновь и вновь озирает он громаду России. И этот могучий ход не был чем-то надуманным, становление происходило естественно, органично. Впрочем, для Гоголя даже и проблемы-то такой не было - кем себя ощущать и на каком языке писать. Близкая приятельница Гоголя, известная А.О. Смирнова-Россет, побудила его как-то задуматься об этом. В ответ на ее письмо Гоголь размышляет: «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой - явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве» . Вот каким видел Гоголь союз Украины и России - как нечто гармоничное и совершенное, прекраснейшее в мире.

Теперь относительно языка. Широко известно, каким гонениям русский язык в наше время подвергается на Украине. Он последовательно выводится из всех сфер жизни. По утверждению известного украинского русиста профессора Л.Синельниковой, заведующей кафедрой русского языкознания и коммуникативных технологий Луганского национального университета имени Тараса Шевченко, страна на пороге гуманитарной катастрофы. Современная молодежь не знает ни русского, ни украинского. За основу изучения украинского взято «деловое говорение», которое, конечно, не раскрывает все богатство языка. Нет системы изучения русского языка, нет серьезного сопоставительного изучения славянских языков, из учебного плана исчезли дисциплины истории языка. Л.Синельникова рассказывает: «Сегодня ведь русский вообще не имеет никакого статуса. У нас есть специализированные английские, немецкие, польские школы. Но нет ни одной школы с углубленным изучением русского!» . Опять-таки наш великий советчик и наставник Гоголь дает четкие указания: на главном месте должен быть русский язык. Это справедливо в отношении уже первого цикла повестей. Несмотря на немалое количество украинизмов в языке «Вечеров», даже и в них очевидна установка автора на российского читателя.

Как выявил еще советский гоголевед Н.Л. Степанов, в «Вечерах» хотя и есть небольшое количество украинских слов и оборотов, «но нигде украинизмы не нарушают и не оттеняют основного для повестей русского языка, его грамматического строя и основного словарного фонда, только лишь острее и ярче выделяясь на его фоне. Во втором издании «Вечеров» (а затем и в последних их переизданиях) Гоголь еще более сократил количество украинизмов как в синтаксисе, так и в словаре своих повестей» . Интересно, что у персонажей повести «Ночь перед рождеством» - запорожских казаков и кузнеца Вакулы - также есть определенные представления о иерархии языков, их общественной роли и, так сказать, государственном статусе. Когда Вакула оказывается среди запорожцев, то в разговоре с ними оценивается и значение русского языка: « - Что же, земляк, - сказал, приосанясь, запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски, - што балшой город?

Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай видеть выше сего, он знал и сам грамотный язык.

Губерния знатная! - отвечал он равнодушно. - Нечего сказать: домы балшущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!

Запорожцы услышавшие кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение очень для него выгодное» .

Дополняет картину и сцена с царицей. Запорожец объясняет Екатерине, отвечая на ее вопрос о семейной жизни запорожцев: « - Як же, мамо! Ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить, - отвечал тот самый запорожец, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречием. ""Хитрый народ! - подумал он сам в себе, - верно недаром он это делает"".» . Итак, русский язык - ""грамотный"", владеть им почетно, достойно уважения, это язык великой империи, это прекрасно понимают простые гоголевские казаки, но не хотят понимать современные украинские политики.

Таким образом, уже первый прозаический цикл наглядно показывает важнейшую тенденцию творчества писателя - стремление войти в большую русскую культуру. Как утверждает все тот же Н.Л. Степанов, если в «Вечерах» «Гоголь еще нередко пользовался оборотами и конструкциями украинской речи», то «уже после «Миргорода» он почти полностью отказался от этого, обращаясь к нормам русского литературного языка» .

Гоголь не раз вполне определенно высказывает свою принципиальную и твердую позицию в этом отношении. Вот, например, известный разговор Гоголя с земляком филологом О.М. Бодянским. Читаем в воспоминаниях приятеля писателя по Нежинскому лицею Г.П. Данилевского: Гоголь размышлял о современных ему новых русских поэтах, утверждал, что «застал богатые всходы...» - «А Шевченко?» - спросил Бодянский. …«Хорошо, что и говорить, - ответил Гоголь: - только не обидьтесь, друг мой... вы - его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления...»... «Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? - с негодованием возразил Боднянский; - это постороннее. Скажите о таланте, о его поэзии…» - «Дегтю много, - негромко, но прямо проговорил Гоголь; - и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык...» Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, - сказал он, - надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня - язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!» - «Да какой же это Жасмен? - крикнул Бодянский. - Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сами малоросс!» - «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, <...> нетленная поэзия правды, добра и красоты. <...> Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий пишущий теперь должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово...». . То есть эти националистические амбиции - род духовного недуга осуетившихся людей, та мелкая низменная страсть, которую необходимо отвергнуть пред очами Божиими, постигая высшую волю Создателя, желающего единения во имя великой цели, а не разобщения во имя племенных, несущественных, по мнению писателя, различий. Писать по-русски, таким образом, - христианский долг вообще славянина, по мнению Гоголя. Однако, заметим кстати, что когда впоследствии Данилевский передавал мнение Гоголя землякам, они неизменно выражали досаду и объясняли все политическим соображениями.

Почему же именно русский язык Гоголь считал главным и высшим для славян? Ответ находим в письме его к К.С. Аксакову от 29 ноября 1842 года, где он призывает Константина Сергеевича начать углубленное изучение русского языка: «Пред вами громада - русский язык! Наслажденье глубокое зовет вас, наслажденье погрузиться во всю неизмеримость его и изловить чудные законы его, в которых, как в великолепном создании мира, отразился Предвечный Отец и на котором должна загреметь вселенная хвалой Ему». . Итак, русский язык вмещает в себя неизмеримые богатства, он бесконечен и, самое главное, глубинно связан с Божественным Логосом, богодухновенен, и в этом залог его будущей славы. Недаром в «Мертвых душах» Гоголь говорит о том, что русское слово «кипит» и «животрепещет», в нем жизнетворческая мощь, исходящая от престола Божества. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь высказывает такую мысль: возвращение к родному языку и постижение его - «беспредельного», «живого, как жизнь» есть путь к освобождению от чуждых влияний и обретению самих себя: «...нужно было, чтобы выболтали мы на чужеземных наречьях всю дрянь, какая ни пристала к нам вместе с чужеземным образованьем, чтобы все те неясные звуки, неточные названия вещей - дети мыслей невыяснившихся и сбивчивых, которые потемняют языки, - не посмели бы помрачить младенческой ясности нашего языка и возвратились бы мы к нему уже готовые мыслить и жить своим умом, а не чужеземным» . Писатель верит, что «выкуется иная, сильнейшая речь», и русская поэзия «вызовет нам нашу Россию - нашу русскую Россию: не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: «Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине» . А мы разве чувствуем, что мы дома, не в чужой ли, не в чуждой ли русскому духу среде мы живем? Как актуально все это звучит сейчас, не правда ли? Не возникает ли и у нас ощущение, что нам навязывают несоответствующие нашему национальному духу представления, прививают чужую душу? И не тоскуем ли мы о нашем истинном, о нашем необъятном и богатейшем языке в самых его самобытных и чистых проявлениях? И не созвучна ли гоголевскому чувству наша сострадательная любовь к пораженному многими духовными недугами отечеству? И не надо ли нам у Гоголя поучиться, как любить Россию?

Нам представляется, что само соотношение названий - Малороссия и Великороссия - определяет и значение их в жизни Гоголя: малая родина и великая общая для всех родина - Россия. Еще в 1836 году Гоголь пишет В.А. Жуковскому из Гамбурга: «...мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России». . В 1837 году писатель исповедуется М.П. Погодину: «...или я не люблю нашей неизмеримой, нашей родной русской земли!» .

В то же время Гоголь горячо любит и свою родную Украину, но - в таком домашнем плане, этнографически-бытовом смысле. Часто в Петербурге собираются нежинцы и - шире - украинское землячество, поют малоросские песни, едят вареники, голубцы и паленицы. Гоголь - частый участник этих собраний. Так, вместе с земляком М. Щепкиным, они «перебирали и обычаи, и одежду малороссиян, и наконец, их кухню» , сияя при этом улыбками. Любовь к малой родине у Гоголя земная, она ограничена миром земных радостей, утешений и представлений. Особую роль в этом плане играет отношение Гоголя к пирам, которое определенно соотносится с духом жизни запорожцев, стилем жизни украинского казачества. Писатель отмечает такую особенность украинской культуры: преизобильные пиры как проявление буйного духа сечевиков. Он пишет в статье «Взгляд на составление Малороссии» (1834): «…они [запорожцы. - М. К.-Е.] не налагали на себя никаких постов; не обуздывали себя воздержанием и умерщвлением плоти; были неукротимы, как их днепровские пороги, и в своих неистовых пиршествах и бражничестве позабывали весь мир» . Для самого Гоголя в молодые годы, по дружному свидетельству друзей и приятелей, была характерна страсть к пиршествам. А.С. Данилевский (в записи В.И.Шенрока) вспоминает, что Гоголь в шутку называл парижские кафе «храмами», а обеды «жертвоприношениями», и весьма заботился о них . И.Ф.Золотарев тоже отмечает в числе особенностей писателя «чрезвычайный аппетит». «Бывало, зайдем мы, - рассказывал Золотарев, - в какую-нибудь тратторию обедать; и Гоголь покушает плотно, обед уже кончен. Вдруг входит новый посетитель и заказывает себе кушанье. Аппетит Гоголя вновь разгорается, и он, несмотря на то, что только что пообедал, заказывает себе или то же кушанье, или что-нибудь другое». .

Любопытный итальянский эпизод вспоминает в этой связи М.П.Погодин. Наслушавшись жалоб Гоголя на плохой аппетит и желудочные недуги, он сказал об этом Бруни. Тот, расхохотавшись, заверил, что они - русские художники - ходят смотреть на писателя за обедом для возбуждения в себе аппетита, т.к. он ест за четверых, и пригласил друзей Гоголя в тратторию Фалькони. Те стали свидетелями следующей сцены: «К шести часам, слышим, действительно, является Гоголь… Он садится за стол и приказывает: макарон, сыру, масла, уксусу, сахару, горчицы, равиолы, броккали… Мальчуганы начинают бегать и носить к нему то то, то другое. Гоголь, с сияющим лицом, принимает все из их рук за столом, в полном удовольствии, и распоряжается: раскладывает перед собой все припасы, - груды перед ним возвышаются всякой зелени, куча стклянок со всякими жидкостями, все в цветах, лаврах и миртах. Вот приносятся макароны в чашке, открывается крышка, пар повалил оттуда клубом. Гоголь бросает масло, которое тотчас расплывается, посыпает сыром, становится в позу, как жрец, готовящийся совершить жертвоприношение, берет ножик и начинает разрезывать…» На веселые крики вбежавших приятелей Гоголь отвечал с досадой: «Ну, что вы кричите, разумеется, у меня аппетита настоящего нет. Это аппетит искусственный, я нарочно стараюсь возбудить его чем-нибудь, да черта с два, возбужу, как бы не так! Буду есть, да нехотя, и все как будто ничего не ел. Садитесь же лучше со мной; я вас угощу». - «Ну, так угости. Мы хоть и пообедали, но твои искусственные приготовления такие аппетитные…» - «Чего же вы хотите? Эй, камериере, принеси!» - и пошел, и пошел: agrodolce, di cigno, pelustro, testa di suppa inglese, moscatello, и пр., и пр. Началось пирование, очень веселое. Гоголь уписывал за четверых и все доказывал, что это так, что это ничего не значит, и желудок у него расстроен» . Не напоминает ли все это необузданные пированья сечевиков? И само исключительное плодородие украинской земли не формирует ли так или иначе культ «изобилия плодов земных»? Вспомним, что в последние годы жизни, когда у писателя обострилось ощущение своего профетического призвания и он чувствовал себя выразителем высшего начала русской жизни, заметен и его переход от изобилия к скромному столу, а в последние месяцы жизни - к строжайшему аскетизму.

Вообще в бытовых отношениях Гоголь истинный малоросс: с лукавинкой, с хитрецой, с отличной житейской хваткой. Характер устных юмористических рассказов писателя также чисто украинский. Есть множество воспоминаний об этих юмористических выступлениях Гоголя в кругу друзей. С.Т. Аксаков в мемуарном очерке «История моего знакомства с Гоголем» размышляет: «Вообще в его шутках было очень много оригинальных приемов, выражений, складу и того особенного юмора, который составляет исключительную собственность малороссов; передать их невозможно. Впоследствии бесчисленными опытами убедился, что повторение гоголевых слов, от которых слушатели валялись со смеху, когда он сам их произносил, - не производило ни малейшего эффекта, когда говорил я или кто-нибудь другой» . Вот, например, Аксаков описывает совместную с Гоголем поездку. Всю дорогу писатель ужасно смешил семейство Аксаковых. Сергей Тимофеевич пересказывает шутки Гоголя по поводу их приключений в трактире (в котлетах обнаружились волосы), но на бумаге они вызывают улыбку - не более, в исполнении же Гоголя вызывали непрерывный хохот. «Картина была очень забавная, а шутки Гоголя придали столько комического этому приключению, что несколько минут мы хохотали, как безумные. <...> Предположения Гоголя были одно другого смешнее. Между прочим, он говорил с своим неподражаемым малороссийским юмором, что ""верно, повар был пьян и не выспался, что его разбудили и что он с досады рвал на себе волосы, когда готовили котлеты; а может быть, он и не пьян и очень добрый человек, а был болен недавно лихорадкой, отчего у него лезли волосы, которые и падали на кушанье, когда он приготовлял его, потряхивая своими белокурыми кудрями""». . Эта «непередаваемость» украинского юмора известна и сейчас. Мне, например, помнится такой эпизод: я сопровождала батюшку - родом с Западной Украины - в дом, где он должен был крестить мальчика. Всю дорогу я хохотала непрерывно, но пересказ этих по-видимости самых простых, обыденных фраз не дает никакого представления о наполнявшей их комической стихии.

Итак, с одной стороны, Гоголю свойственны специфически украинские черты в житейских отношениях, бытовом обиходе. С другой, он рано начал осознавать себя представителем русского мира. Например, вовсе не желал слыть каким-нибудь «добрым славным хохлом». Интересен в этом отношении маленький эпизод с участием земляка писателя И.В. Капниста. Тот представлял Гоголя М.Н. Муравьеву следующим образом: «Рекомендую вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя.» . Эти слова вызвали у Гоголя явное недовольство, досаду, настроение его резко изменилось. Он жестко ответил на вежливые слова Муравьева и, ни с кем не простившись, тотчас покинул дом Капниста.

Интересно в этом плане и восприятие Гоголем украинской песни. Любовь Гоголя к украинской песне общеизвестна. Он собирал песни, любил их слушать, желал «упиться» ими. (К слову, скажите, да кто же не любит чудесные, гармонично-лирические украинские песни? Мы все их любим!) Однако, в украинской песне он видит более всего отражение быта, нравов, истории малороссов. В 1834 г. в «Журнале министерства народного просвещения» была опубликована статья «О малороссийских песнях», написанная Гоголем по заказу министра просвещения С.С. Уварова в связи с выходом в свет материалов по истории, этнографии и фольклору Украины - «Запорожской старины» И.И. Срезневского. Статья «О малороссийских песнях» близка статье «Взгляд на состояние Малороссии», возможно, являлась частью труда Гоголя по истории Украины. Как раз в 1834 г. в январе Гоголь пишет Погодину, что весь погружен в написание капитальных трудов по истории Малороссии.

Статья Гоголя об украинских песнях - это гимн, она сама как песня, он воспевает необыкновенное музыкальное разнообразие украинского песенного фольклора, страстно-драматическое звучание, отражающее «минувшие страдания» «беззащитной Малороссии», отмечает чрезвычайную музыкальную выразительность и мелодичность песен, связанную с особенностями украинского стихосложения. Однако и в статье, целиком посвященной украинской песне, он не удерживается от сравнения ее с русской песней: «Русская заунывная музыка выражает, как справедливо заметил М.Максимович, забвение жизни: она стремится уйти от нее и заглушить вседневные нужды и заботы; но в малороссийских песнях она слилась с жизнью: звуки ее так живы, что, кажется, не звучат, а говорят, - говорят словами, выговаривают речи, и каждое слово этой яркой речи проходит душу» В этой еще ранней работе - Гоголю еще только в это время 25 лет - он уже усматривает важнейшее различие в мирочувствии русских и малороссов: буйство земных страстей в украинском мировосприятии и устремленность к высшему началу в русской национальной стихии.

В этой связи интересно, что в «Мертвых душах» он размышляет почему-то не о малоросской народной песне, столь им любимой, а слышится ему русская песня, отразившая всю ширь неуспокоенной и томящейся духовной жаждой русской земли: «Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают, и стремятся в душу, и вьются около моего сердца?» . В «Мертвых душах» писатель задает вопросы, а в «Выбранных местах из переписки с друзьями» на них отвечает, писатель объясняет, в чем неотразимая притягательность русской песни, в чем ее сила. Она в ее горней устремленности, в жажде высшего, небесного, надмирного: «Еще доселе загадка - этот необъяснимый разгул, который слышится в наших песнях, несется куды-то мимо жизни и самой песни, как бы сгораемой желанием лучшей отчизны, по которой тоскует со дня создания своего человек» .

Таким образом, писатель подходит к важнейшей, стержневой, можно сказать, черте национальной нашей стихии (даже характером нашу природу не назовешь - слишком безгранична, как будто неопределенно-размыта в силу огромности) - внутренней свободе. Суть этого удивительного свойства и заключается, по глубокому убеждению писателя, в этом неврастании в земную жизнь, неукорененности в ограниченном кругу быта, земного благополучия и, как сейчас принято говорить, комфорта, в полагании цели земной жизни за ее пределами, в неутомимой жажде познания Бога. Эта мысль звучит в финале поэмы «Мертвые души», в знаменитом лирическом отступлении о птице-тройке, состоящем, как известно, из лирических вопросов и восклицаний: «Русь! Куда же несешься ты, дай ответ! Не дает ответа».. Однако ответ дает сам же Гоголь в «Развязке ""Ревизора""» (1846): «Дружно докажем всему свету, что в Русской земле все, что ни есть, от мала до велика, стремится служить Тому же, Кому все должно служить что ни есть на всей земле, несется туда же, кверху, к Верховной вечной красоте!» .

По мере углубления духовно-религиозных поисков Гоголь все более и более прикипает к русской земле. Одно время он, например, был страстно увлечен Италией, Римом, которые он называл «рай», «душенька моя Италия», «родина». Он любил Италию за чудесную красоту «див природы» и «див искусства». Однако это была чисто эстетическая любовь - любование. Она не насыщала в полной мере душу Гоголя, поэтому в Риме он и пишет свою знаменитую поэму о России – духовной скиталице - «Мертвые души». Самая жгучая и сильная его любовь - к России.

Любовь к России становится мерилом духовной зрелости писателя, свидетельствует о направлении и напряженности его духовного поиска. Именно мучительная и жертвенная любовь Гоголя к России и привела его к безвременной смерти - он надорвался, взвалив на себя «борьбу всего народа» (И.С. Тургенев).

Все более и более Гоголь понимает особое высшее назначение России, которую не случайно он называет в «Мертвых душах» именно Русью, а Русь наша, как известно, святая. Это ее высшее назначение - торить путь к Горнему Иерусалиму. Россия - она надмирная, это предградие отечества небесного. По мысли писателя, «высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово Евангельское, возводящее к совершенству человека» . Вспоминая евангельскую притчу о сеятеле, Гоголь продолжает: «Эта добрая почва - русская восприимчивая природа. Хорошо взлелеянные в сердце семена Христовы дали все лучшее, что ни есть в русском характере» . Итак, по Гоголю, русский, истинно русский - значит христианин. Он пишет: «Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной» .

Таков путь Гоголя: от малой родины к родине великой всеохватной и от нее к родине небесной. Потому-то он, взирая на русскую землю как будто с небес, узревал ее неподвижной праведницей среди беснующегося мира, стоящей, «яко камень живой», вместилищем молитвенного духа, осью мира: «Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами, рассыпано на святой, благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений, народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли» . Потому-то он видел Россию как храм, как монастырь: «Монастырь ваш - Россия» . А монастырь, по выражению одного подвижника благочестия - это станция на пути от земли к небу. Такой небесной станцией, такой землей, возводящей на небо, и стала для писателя Россия - Русь. С высоты этого могучего орлиного полета какими ничтожными кажутся племенные распри и националистические претензии. И к такой духовной высоте Гоголь призывает всех нас!

Список литературы

Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 15 т. М.: АН СССР, 1940-1952.

Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем. // Аксаков С.Г. Собрание сочинений в 3 т. Т.3. М.: Худож. Лит., 1986.

Вересаев В.В. Собрание сочинений в 4 т. Т.4. Гоголь в жизни. М.: Правда, 1990.

Георгиевский Евлогий, митрополит . Путь моей жизни. М.: Московский рабочий; ВПМД, 1994. С.274.

Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т.1. М.: Русская книга, 1993.

Привен Е. Мы стоим на пороге гуманитарной катастрофы. // Русский Мир. ru . Журнал о России и русской цивилизации. 2009, февраль. С. 15.

Степанов Н.Л. Н.В. Гоголь Творческий путь. М.: ГИХЛ, 1955.

Марина Карушева-Елепова

26.10.2011 18:39:37

Гоголь вырос на Украине. Но государства тогда такого не было. А он, наверное, о нем мечтал, мечтал о свободе своего народа. А иначе была бы разве «Страшная месть», или «Тарас Бульба»? С их идеями свободолюбия?

Вначале было слово. Во Франции сначала были просветители, а потом – революции. В России народ сверг царя не просто так – сначала была деятельность декабристских обществ, был Герцен со своим «Колоколом», долго и самоотверженно трудились народники.

А как пришла к своей независимости Украина? Откуда берутся начала? Кто посеял, кто заронил в душу украинского народа зерна свободы?

Сегодня мы попытаемся найти истоки возрождения Украины, и оценить роль Николая Васильевича Гоголя в этом возрождении. Нет, мы не будем пытаться делать из него украинского писателя. Сергей Баруздин писал как-то: «Я не знаю в нашей прозе более русского писателя, чем Николай Васильевич Гоголь… Порой мне кажется, что именно из Гоголя родились Пушкин и Некрасов, Толстой и Достоевский, Лесков и Чехов, Тургенев и Горький. Гоголь – это чудо и загадка русского таланта. Гоголь – это чудо и загадка русской души. И это чудо родилось и созрело на Полтавщине, на украинской земле. И потому так велико значение Гоголя для украинской литературы. Она ведь тоже во многом вышла из Гоголя». Согласимся с этими словами. Но сегодня обратим внимание еще на одну сторону гоголевского творчества.

Просто говорить и писать о человеке, который весь и полностью принадлежит к какой-то одной национальной культуре, который вырос и воспитался на традициях, обычаях своего родного народа, и который сумел показать во всех красках своего же родного языка величие этого народа. Показать его самобытную оригинальность, национальный характер, национальное самосознание. Показать так, чтобы это творение писателя, или поэта, или художника смогло стать достоянием культуры всего человечества.

Сложно говорить о Гоголе. Его творчество достигло вершин мировой литературы. Своими творениями он пробуждал в человеке человеческое, будил его дух, совесть, чистоту помыслов. А писал он, в частности, в своих «малороссийских» повестях, об украинском народе, украинской нации на конкретном этапе ее исторического развития – когда этот народ был покорен, зависим и не имел своего официального, узаконенного литературного языка. Писал он не на своем родном языке, языке своих предков. Так ли важно это для оценки творчества великого художника? Наверное, важно. Потому что человеком нельзя стать самому по себе. Не взрастит человека волчица, потому что основной признак его – духовность. А духовность имеет глубокие корни – в народных традициях, обычаях, песнях, сказаниях, в своем родном языке.

Не обо всем, далеко не обо всем можно было тогда открыто сказать. Тотальная повсеместная цензура с соответствующими идеологическими установками, которая и во времена царские, и во времена так называемые «советские» не позволяла открыто высказать свое мнение, свое отношение к тому или иному моменту, эпизоду, относящемуся к творчеству писателя – она наложила свой отпечаток и на это творчество, и на его критику.

Но, как бы то ни было, а Гоголь в начале своего творческого пути обратился к прошлому своего родного народа. Он заставил его выступить ярко, живо и поразил сразу две цели: всему миру открыл глаза на один из крупнейших в Европе, но не имеющий своей государственности, порабощенный народ, и заставил этот народ поверить самому себе, поверить в свое будущее. Сразу же вслед за Гоголем вспыхнул, расцвел ярчайший талант, самобытный и оригинальный, как и его родной народ – Тарас Шевченко. Украина стала возрождаться. Еще долог и труден был ее путь. Но в начале этого возрождения был Гоголь…

«Зачем губишь верный народ?»

Не так просто, как мы уже сказали, было тогда писать об Украине. Не просто о ней писать и сейчас. Но когда сейчас просто рискуешь прослыть или украинским националистом, или российским шовинистом, то во времена Гоголя дамоклов меч расправы висел над всеми посягавшими на целостность империи. В условиях николаевской России вообще не поощрялось любое свободомыслие. «Вспомним драматическую судьбу Николая Полевого, – пишет С.И.Машинский в книге «Чемодан Адеркаса», – издателя самого замечательного для своего времени, прогрессивного, боевого журнала «Московский телеграф»… В 1834 году Полевой напечатал неодобрительную рецензию на верноподданическую драму Нестора Кукольника «Рука всевышнего спасла», удостоившуюся высочайшей похвалы. «Московский телеграф» был немедленно закрыт, а создателю пригрозили Сибирью.

Да и сам Гоголь во времена учебы в Нежине пережил события, связанные с «делом о вольнодумстве». Но, несмотря на все это, он взялся за перо.

После выхода в свет в 1831 и 1832 годах «Вечеров на хуторе близ Диканьки» положительно о них отозвался Пушкин. «Они изумили меня, – писал великий поэт редактору «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду». – Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился… Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов». По словам Пушкина, «все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой».

И как-то никто не заметил, или не захотел замечать скрытой за этой веселостью глубокой грусти, скрытой любви, страстного переживания о судьбе своего, сто лет, и даже не сто, а каких-то пятьдесят лет назад свободного, а теперь закрепощенного, порабощенного народа.

- «Помилуй, мамо! Зачем губишь верный народ? Чем прогневили?» – спрашивают запорожцы царицу Екатерину II в повести «Ночь перед Рождеством». И вторит им Данило в «Страшной мести»: «Времена лихие приходят. Ох, помню, помню я годы; им, верно, не воротиться!».

Но не видят, или не хотят видеть этого критики. Их, наверное, можно и понять – времена были имперские, и кому какое было дело до судьбы украинского народа? Всем бросились в глаза веселость и смех, и, может быть, именно эта веселость избавила Гоголя от участи того же Шевченко. Шевченко о судьбе Украины говорил уже без смеха – и получил десять лет суровой солдатчины.

«Он гордится даже своим странным языком…»

Далеко не все правильно и до конца понимали Гоголя. «Поющее доисторическое племя», Украина в ее «героическом», «младенческом» пути развития – такой штамп получили повести Гоголя, в которых он писал об Украине, о национально-освободительной борьбе украинского народа в XVI-XVII столетиях. Чтобы понять, откуда произошел такой взгляд на Украину, нужно, наверное, в первую очередь, обратиться к одному из самых известных и авторитетных российских критиков Виссариону Белинскому. В статье «История Малороссии. Николая Маркевича» он достаточно подробно высказал свое мнение об украинском народе и его истории: «Малороссия никогда не была государством, следственно, и истории, в строгом значении этого слова, не имела. История Малороссии есть не более, как эпизод из царствования царя Алексея Михайловича: доведя повествование до столкновения интересов России с интересами Малороссии, историк русский должен, прервав на время нить своего рассказа, изложить эпизодически судьбы Малороссии, с тем, чтобы потом снова обратиться к своему повествованию. История Малороссии – это побочная река, впадающая в большую реку русской истории. Малороссияне всегда были племенем и никогда не были народом, а тем менее – государством… История Малороссии есть, конечно, история, но не такая, какою может быть история Франции или Англии… Народ или племя, по непреложному закону исторической судьбы теряющие свою самостоятельность, всегда представляют зрелище грустное… Разве не жалки эти жертвы неумолимой реформы Петра Великого, которые, в своем невежестве, не могли понять цели и смысла этой реформы? Им легче было расстаться с головой, чем с бородой, и, по их кровному, глубокому убеждению, Петр разлучал их навеки с радостию жизни… В чем же состояла эта радость жизни? В лености, невежестве и грубых, освященных веками обычаях… В жизни Малороссии было много поэзии, – правда; но где жизнь, там и поэзия; с переменой существования народного не исчезает поэзия, а только получает новое содержание. Слившись навеки с единокровною ей Россиею, Малороссия отворила к себе дверь цивилизации, просвещению, искусству, науке, от которых дотоле непреодолимою преградою разлучал ее полудикий быт ее» (Белинский В.Г. Собрание сочинений в 9 томах, Москва, 1976, Т.1, с.238-242).

Как видим, в своем старании унизить Украину Белинский даже бороды отнес к украинцам – авось потомки не узнают и не догадаются, откуда пришли в Россию наука и образование, кто открывал первые школы в России, откуда привез Петр Феофана Прокоповича…

Мнение Белинского, стало основополагающим, определяющим на все последующие времена при рассмотрении не только творчества Гоголя, но и вообще украинской литературы, культуры. Оно стало образцом отношения к украинскому народу. И не только для абсолютного большинства критиков, не только для политикума, но и для общества в целом, включая общество мировое.

Гоголем восхищались, им возмущались, но именно Белинский как бы черту провел, четко и понятно – вот это, где веселье, где сказочная природа, где глупый, простодушный народ – это искусство. Где есть попытка разобраться в судьбе своего народа, его историческом прошлом – это, по Белинскому, какой-то никому ненужный бред, писательские фантазии.

Белинскому вторили другие критики. Николай Полевой, например, писал о Гоголе в статье, посвященной «Мертвым душам»: «Господин Гоголь посчитал себя гением универсальным, он считает самый способ выражения, или язык свой, оригинальным и самобытным… При советах благоразумных людей г-н Гоголь мог бы убедиться в противном.

Мы желали бы, чтобы г-н Гоголь вовсе перестал писать, чтобы постепенно более и более он падал и заблуждался. Он хочет философствовать и поучать; он утверждается в своей теории искусства; он гордится даже своим странным языком, считает ошибки, происходящие от незнания языка, оригинальными красотами.

Еще в прежних сочинениях своих г-н Гоголь силился иногда изображать любовь, нежность, сильные страсти, исторические картины, и жалко было видеть, как ошибался он в таких попытках. Приведем для примера его усилия представить малороссийских казаков какими-то рыцарями, Баярдами, Пальмериками».

«Музика душі»

Конечно, мнений было много и разных. Советский критик Н.Онуфриев говорит о большой любви Гоголя к народу, сохраняющему, несмотря на тяжелые условия жизни, жизнерадостность, чувство юмора, жажду счастья, любовь к труду, к родному краю, к его природе. В «Страшной мести», – говорит Онуфриев, – Гоголь затронул тему о патриотизме народа, показал эпизоды борьбы казачества с иноземцами, посягающими на украинские земли, заклеймил изменников, ставших орудием злых, темных сил».

«Геній Гоголя першим з могутньою силою вдихнув у душу російського, а потім і світового читача любов до України, до її розкішних («упоительних») пейзажів і до її люду, в психології якого історично поєдналося, на думку письменника, оте «простодушно-лукаве» начало з началом героїчним і героїко-трагедійним,» – так считал Леонид Новаченко.

Один из самых видных украинских писателей ХХ века Олесь Гончар писал, что Гоголь в своих произведениях не приукрашивал народную жизнь, «доречніше в цім зв’язку говорити про натхненну піднесеність автора, про синівську залюбленість у звичаї рідного краю, зачарування молодого поета магією дзвінких зимових ночей з колядками дівчат і парубків, про цілком відчутне прагнення відшукати в міцних і цілісних народних натурах опору для збентеженого духу, знайти щось надійне, чисте й прекрасне. «Вечори на хуторі…» – це була справді музика душі, її співучі мрії, це була достойна синовня данина письменника батьківщині».

Очень обстоятельно тему Гоголя и Украины, Гоголя и украинской литературы в советское время разрабатывала Нина Евгеньевна Крутикова. Крутикова пишет о том, что украинские писатели-романтики 30-40 годов 19 столетия в своих произведениях использовали фольклор, но только лишь для стилизации, для внешней орнаментации. «Український народ, як правило, поставав у їх творах смиренним, глибоко релігійним і сумно покірним своїй долі». В то же время в «Страшной мести» «поки що в легендарній, казковій формі, Гоголь змалював народний героїзм, почуття товариськості і колективізму, волелюбність і високий патріотизм. Взагалі український народ в правдивому зображенні Гоголя був позбавлений тих рис покірливості, смиренномудрія, релігійного містицизму, які нав’язувалися йому представниками консервативних «теорій народності». Крутикова считает, что «повісті Гоголя з українського побуту та історії будили національну свідомість українців, їхню творчу мисль».

Интересно утверждение Крутиковой, например, о том, что только книги Гоголя вызвали у известного историка, этнографа, фольклориста и писателя Николая Костомарова интерес к Украине. Гоголь пробудил в нем то чувство, которое совершенно изменило направление его деятельности. Костомаров увлекся изучением истории Украины, написал ряд книг, Украина стала его idee fixe.

Чьей была Украина?

Можно ли говорить или писать о Николае Васильевиче Гоголе, не учитывая всех факторов, тем или иным образом повлиявших на формирование его таланта, его мировоззрения, его величайшего писательского дара?

Можно ли давать какую-либо оценку Гоголю, проводить какой-либо анализ «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Миргорода», «Арабесок», «Тараса Бульбы» да и самих «Мертвых душ», не обратившись к истокам творчества великого писателя, не проникшись духом той эпохи, не проникшись в полной мере осознанием трагической судьбы украинского народа, стоявшего тогда на очередном своем перепутье?

«До совершения централизаторских реформ Екатерины, – отмечал историк Д. Мирский, – украинская культура сохраняла свое явственное отличие от великороссийской культуры. Народ имел богатейшие сокровища фольклорной поэзии, своих профессиональных странствующих певцов, свой популярный кукольный театр, высокоразвитые художественные промыслы. По всей стране путешествовали бродячие спудеи, строились церкви в «мазепинском» барокковом стиле. Разговорной речью была только украинская, а «москаль» был там такой редкой фигурой, что это слово отождествлялось с названием солдата». Но уже в 1764 году вынужден был отречься от своего титула последний гетман Украины Кирилл Разумовский, в 1775 году ликвидирован и уничтожен форпост казачества – Запорожская Сечь, – которая хоть и существовала независимо от Гетманщины, но символизировала именно украинскую военную и национальную мощь. В 1783 году в Украине было введено крепостничество.

И вот тогда, когда Украину низводили до уровня обыкновенной российской провинции, когда она утратила последние остатки автономии, а ее высшее и среднее сословия быстро русифицировались – в этот момент появились первые проблески национального возрождения. И это не так и удивительно, потому что поражения и утраты в такой же мере как победы и успехи могут стимулировать национальное еgо.

Героем одного из первых прозаических произведений Гоголя – отрывка из исторического романа, опубликованного в конце 1830 года, – стал гетман Остряница. Этот отрывок позже Гоголь включил в свои «Арабески». Гоголь этим отрывком указал на свое происхождение. Он верил, что его дворянская генеалогия восходит до полулегендарного полковника второй половины ХVII столетия Остапа Гоголя, фамилию которого к своей прежней фамилии Яновского присовокупил дед Николая Васильевича Опанас Демьянович. С другой стороны, его прадед по бабушке Семен Лизогуб был внуком гетмана Ивана Скороладского и зятем переяславского полковника и украинского поэта XVIII столетия Василия Танского.

В своем увлечении, стремлении познать прошлое своего родного народа Гоголь был не одинок. Примерно в те же годы страстно изучал историю народа своего великий польский поэт Адам Мицкевич, что впоследствии нашло отражение в его лучших произведениях «Дзеды» и «Пан Тадеуш.» Николай Гоголь и Адам Мицкевич творили, «подогреваемые горем патриотизма, – как писал об этих двух великих представителях украинского и польского народов российский писатель-историк Владимир Чивилихин в своем романе-эссе «Память», – одинаково свежо, импульсивно, оригинально и вдохновенно, веруя… в свои таланты, испытывая общую спасительную тягу к реальности народной истории, культуры прошлого и надеждам на будущее».

Кстати, несмотря на очень явные отличия российского и украинского языков, российские писатели и критики того времени в большинстве своем украинскую литературу считали своеобразным ответвлением от российского древа. Украина же считалась просто интегральной частью России. Но, что интересно, в то же самое время и польские писатели смотрели на Украину как на неотъемлемую слагаемую своей польской истории и культуры. Украинские казаки для России и Польши были примерно тем же, что и «дикий запад» в представлении американцев. Конечно, попытки непризнания украинского языка как самодостаточного и равного другим славянским языкам, попытки непризнания украинского народа как нации, имеющей свою, отличную от других историю и культуру – эти попытки имеют причину, поясняющую такую ситуацию. И причина это одна – утрата на длительное время своей государственности. Украинский народ волею судьбы был обречен столетиями пребывать в неволе. Но о своих корнях он не забывал никогда.

«Злодеи отняли у меня эту драгоценную одежду и теперь ругаются над моим бедным телом, из которого все вышли!»

Принадлежащим к какому народу считал себя Гоголь? Давайте вспомним – разве говорится в «малороссийских» повестях Гоголя о каком-то ином народе, кроме украинского? Но Гоголь называет его также и народом русским, Русью. Почему?

Есть ли в этом какие-то противоречия истине? Да нет. Гоголь хорошо знал историю своей Родины. Он знал, что собственно Русь, ассоциировавшаяся во всех русских летописях обычно с Киевской землей и Украина – это одна земля. Московское государство, названное Петром І Россией – не исконная Русь, каким бы абсурдом это ни показалось какому-нибудь заидеологизированному историку или писателю. Русский народ в «малороссийских» повестях Гоголя – это народ украинский. И абсолютно неправильным является разделение понятий Русь и Украина, как относящихся к определению двух разных стран или народов. А ошибка эта довольно часто повторяется при истолковании творчества Гоголя. Хотя это явление можно, скорее, назвать не ошибкой, а просто данью той имперской идеологии, которая до недавнего времени властвовала и в литературоведении тоже. Украину Гоголь не считает окраиной или частью какого-то другого народа. И когда он в повести «Тарас Бульба» пишет о том, что «сто двадцать тысяч казацкого войска показалось на границах Украйны», то сразу же и уточняет, что это «не была какая-нибудь малая часть или отряд, выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация…»

Этой всей нацией в Русской земле – Украине – и была нация, называемая Гоголем украинской, русской, малороссийской, а иногда и хохлацкой. Называемая так в силу тех обстоятельств, что Украина была тогда уже частью большой империи, вознамерившейся эту нацию растворить в море других народов, отобрать у нее право иметь свое исконное название, свой исконный язык, народные песни, легенды, думы. Гоголю было сложно. С одной стороны, он видел, как исчезает, угасает его народ и не видел перспективы у талантливых людей добиться всемирного признания без обращения к языку огромного государства, а, с другой стороны, этот исчезающий народ – это был его народ, это была его родина. Гоголевское желание получить престижное образование, престижную должность сливалось в нем с чувством украинского патриотизма, взбудораженного его историческими изысканиями.

«Туда, туда! В Киев! В древний, в чудесный Киев! Он наш, он не их, не правда?» – писал он Максимовичу.

В «Истории Русов», одной из самых любимых книг Гоголя (автор которой, по утверждению известного историка-писателя Валерия Шевчука, считал, что «Київська Русь – це державне творення саме українського народу, що Русь – це Україна, а не Росія») приводится текст прошения от гетмана Павла Наливайко польскому королю: «Народ Русский, бывши в союзе сначала с княжеством Литовским, а потом – и с Королевством Польским не был никогда от них завоеван…».

Но что же получилось из этого союза русичей с литовцами и поляками? В 1610 году Мелетий Смотрицкий под именем Ортолога в книге «Плач Восточной церкви» жалуется на потерю важнейших русских фамилий. «Где дом Острожских, – восклицает он, – славный пред всеми другими блеском древней веры? Где роды князей Слуцких, Заславских, Вишневецких, Пронских, Рожинских, Соломерицких, Головчинских, Крашинских, Горских, Соколинских, и другие, которых сосчитать трудно? Где славные, сильные во всем свете ведомые мужеством и доблестью Ходкевичи, Глебовичи, Сапеги, Хмелецкие, Воловичи, Зиновичи, Тышковичи, Скумины, Корсаки, Хребтовичи, Тризны, Горностаи, Семашки, Гулевичи, Ярмолинские, Калиновские, Кирдеи, Загоровские, Мелешки, Боговитины, Павловичи,Сосновские? Злодеи отняли у меня эту драгоценную одежду и теперь ругаются над моим бедным телом, из которого все вышли!».

В 1654 году согласно торжественно утвержденным договорам и пактам народ Русский добровольно соединяется с государством Московским. А уже в 1830 году, ко времени написания Гоголем «Вечеров на хуторе близ Диканьки», впору было писать новый плач – куда исчезли, где растворились славные роды русичей? Да и не русичи они уже, нет, они – то ли малороссияне, но не в греческом понимании исходного, исконного, а совсем уже в другом смысле – братья меньшие, то ли украинцы – но опять же не в смысле края – родины, а как окраины. И не воины они, нет, они – старосветские, тонкослезые, объедающиеся, ленивые помещики, они уже, в лучшем случае – Иваны Ивановичи да Иваны Никифоровичи, в худшем – «низкие малороссияне», «которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают, наконец, капитал и торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на о, слог въ» («Старосветские помещики»).

«Бреше, сучий москаль!»

Все это познал Гоголь, и не могла душа его не плакать. Но горькая это правда особенно ярко бросилась ему в глаза в пору первых жизненных неудач, связанных уже с Петербургом – столицей николаевской России. Служба дала возможность Гоголю воочию увидеть неведомый ему до того мир лихоимцев, взяточников, подхалимов, бездушных мерзавцев, больших и малых «значительных лиц», на которых держалась полицейско-бюрократическая машина самодержавия. «…Изжить там век, где не представляется совершенно впереди ничего, где все лета, проведенные в ничтожных занятиях, будут тяжким упреком звучать душе – это убийственно! – с сарказмом писал Гоголь матери, – что за счастье дослужить в 50 лет до какого-нибудь статского советника… и не иметь силы принесть на копейку добра человечеству».

Принесть добро человечеству. Об этом мечтал молодой Гоголь в те хмурые дни, когда он напрасно искал счастье по канцеляриям, и принужден был всю зиму, оказываясь иногда в положении Акакия Акакиевича, дрожать в летней шинели на холодных ветрах Невского проспекта. Там, в холодном, зимнем городе он стал мечтать об иной, счастливой жизни, и там в его воображении возникают яркие картины жизни своего родного украинского народа.

Помните, с каких слов начинается его первая «малороссийская» повесть? С эпиграфа на украинском языке: «Мені нудно в хаті жить…» А далее сразу, с ходу – «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!» И это знаменитое, неповторимое описание его родной украинской природы: «Вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи… Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!»

Так описывать красоту своей возлюбленной родины мог, по признанию того же Белинского, только «сын, ласкающийся к обожаемой матери». Гоголь не уставал любоваться сам и поражать, увлекать этой любовью к своей Украине и всех своих читателей.

«Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее, – говорит он в своей очаровательной «Майской ночи». – С середины неба глядит месяц, необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее… Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их… Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба… Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат…»

Можно ли лучше и краше передать красоту этой украинской ночи, или «малороссийского» лета? На фоне этой дивной, красочной природы Гоголь раскрывает жизнь народа, народа вольного, свободного, народа во всей его простоте и самобытности. Гоголь не забывает всякий раз подчеркивать, акцентировать внимание читателя на этом. Народ в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» противопоставлен, а точнее, имеет отличия от народа российского, называемого Гоголем «москальским». «То-то и есть, что если где замешалась чертовщина, то ожидай столько проку, сколько от голодного москаля» («Сорочинская ярмарка»). Или еще: «Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль. Так ли я говорил? Що то вже, як у кого чертма клепки в голови!» («Вечер накануне Ивана Купала»). И в этой же повести – «уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнет москаля везть» – и сам Гоголь объясняет, что выражение «москаля везть» у украинцев обозначает просто «лгать». Являлись ли эти выражения оскорбительными для «москалей», против них направленными? Нет, конечно, Гоголь хотел сказать, подчеркнуть другое – различие российского и украинского народов. В своих повестях он изображает жизнь народа, имеющего право быть нацией, имеющего право на самобытность, на свою историю и культуру. Все это он, конечно, вынужден был прикрыть смехом, весельем. Но, как сказано в Евангелии: «Сказал им: кто имеет уши слышать, да слышит!»

У Гоголя все покрыто добрым, незлобным юмором. И хотя этот юмор, этот смех почти всегда завершается глубокой тоской и грустью, грусть эту видят далеко не все. Видят в основном те, кому она направлена. Молодой, начинающий писатель уже тогда видел измельчение народа, видел, как уходит, исчезает из реального мира чувство свободы и могущество личности, которое неотделимо от общенациональных идеалов братства и товарищества.

«Порядку нет в Украйне: полковники и есаулы грызутся, как собаки, меж собою…»

Связь с народом, с родиной – это высшее мерило жизненной полноценности и значимости человека. Именно об этом – «Страшная месть», получившая свое продолжение в «Тарасе Бульбе». Только тесная связь с народным движением, патриотические стремления придают герою подлинную силу. Отходя от народа, порывая с ним, герой теряет свое человеческое достоинство и неизбежно гибнет. Именно такова судьба Андрия – младшего сына Тараса Бульбы…

Тоскует в «Страшной мести» Данило Бурульбаш. Болит у него душа, потому что гибнет его родная Украина. Щемящую, ранящую душу грусть слышим мы в словах Данилы о славном прошлом его народа: «Что-то грустно становится на свете. Времена лихие приходят. Ох, помню, помню я годы; им, верно, не воротиться! Он был еще жив, честь и слава нашего войска, старый Конашевич! Как будто перед очами моими проходят теперь козацкие полки! Это было золотое время… Старый гетьман сидел на вороном коне. Блестела в руке булава; вокруг сердюки; по сторонам шевелилось красное море запорожцев. Стал говорить гетьман – и все стало как вкопанное… Эх… Порядку нет в Украйне: полковники и есаулы грызутся, как собаки, меж собою. Нет старшей головы над всеми. Шляхетство наше все переменило на польский обычай, переняло лукавство… продало душу, принявши унию… О время, время!»

В полной мере тему патриотизма, тему братства и товарищества Гоголь развил уже в повести «Тарас Бульба». Центральным, кульминационным моментом там стала знаменитая речь Тараса: «Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только они, чтобы при них были хлебные стоги, да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи, гнушаются языком своим, свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства».

Читаешь эти горькие гоголевские строчки, а на ум приходят уже другие – шевченковские:

Раби, подножки, грязь Москви,
Варшавське сміття – ваші пани,
Ясновельможнії гетьмани.
Чого ж ви чванитеся, ви!
Сини сердешної Украйни!
Що добре ходите в ярмі,
Ще лучше, як батьки ходили.
Не чваньтесь, з вас деруть ремінь,
А з їх, бувало, й лій топили…

«Реве та стогне Дніпр широкий»

И Гоголь, и Шевченко были сыновьями своей земли, своей родины. Оба впитали в себя дух народа – вместе с песнями, думами, легендами, преданиями. Сам Гоголь был активным собирателем украинских народных песен. Он получал величайшее удовлетворение от их прослушивания. Переписывал сотни песен с различных печатных и других источников. Свои взгляды на украинский песенный фольклор Гоголь изложил в статье 1833 года «О малороссийских песнях», которую поместил в «Арабесках». Эти песни составляли основу духовности Гоголя. Они, по Гоголю, – живая история украинского народа. «Это народная история, живая, яркая, исполненная красок истины, обнажающая всю жизнь народа, – писал он. – Песни для Малороссии – все: и поэзия, и история, и отцовская могила… Везде проникает их, везде в них дышит… широкая воля казацкой жизни. Везде видна та сила, радость, могущество, с какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами… Выступает ли козацкое войско в поход с тишиною и повиновением; извергает ли из самопалов поток дыма и пуль; описывается ли ужасная казнь гетмана, от которой дыбом подымается волос; мщение ли козаков, вид ли убитого козака с широко раскинутыми руками на траве, с разметанным чубом, клекты ли орлов в небе, спорящих о том, кому из них выдирать козацкие очи, – все это живет в песнях и окинуто смелыми красками. Остальная половина песней изображает другую половину жизни народа… Там одни козаки, одна военная, бивачная и суровая жизнь; здесь, напротив, один женский мир, нежный, тоскливый, дышащий любовью».

«Моя радость, жизнь моя! песни! Как я вас люблю! – писал Гоголь Максимовичу в ноябре 1833 года. – Что все черствые летописи, в которых я теперь роюсь, перед этими звонкими, живыми летописями!… Вы не можете представить, как мне помогают в истории песни. Даже не исторические, даже похабные. Они дают все по новой черте в мою историю, все разоблачают яснее и яснее, увы, прошедшую жизнь и, увы, прошедших людей…».

В наибольшей мере украинские песни, думы, легенды, сказки, предания, получили свое отражение в поэтических «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Они послужили и материалом для сюжетов, и использовались в качестве эпиграфов, вставок. В «Страшной мести» ряд эпизодов по своему синтаксическому строю, по своей лексике очень близок к народным думам, былинам. «И пошла по горам потеха. И запировал пир: гуляют мечи, летают пули, ржут и топочут кони… Но виден в толпе красный верх пана Данила… Как птица, мелькает он там и там; покрикивает и машет дамасской саблей, и рубит с правого и левого плеча. Руби, козак! гуляй, козак! тешь молодецкое сердце…»

Перекликается с народными мотивами и плач Катерины: «Козаки, козаки! где честь и слава ваша? лежит честь и слава ваша, закрывши очи, на сырой земле».

Любовь к песням народа – это и любовь к самому народу, к его прошлому, так красиво, богато и неповторимо запечатленному в народном творчестве. Любовь эту, любовь к родине, напоминающую любовь матери к своему ребенку вперемешку с чувством гордости за его красоту, и силу, и неповторимость – разве можно выразить ее лучше, чем это сказал в своих поэтических, волнующих строках из «Страшной мести» Николай Васильевич Гоголь? «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы плавные воды свои. Ни зашелохнет, ни прогремит… Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи… Черный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею, – напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр… Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир – страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали… И бьется о берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка».

Реве та стогне Дніпр широкий,
Сердитий вітер завива,
Додолу верби гне високі,
Горами хвилю підійма.
І блідний місяць на ту пору
Із хмари де-де виглядав,
Неначе човен в синім морі
То виринав, то потопав.

Не от пламени ли Гоголя зажегся ярчайший и самобытнейший талант на Украине – Тарас Шевченко?

В обоих писателей Днепр – это символ родины, могучей и непримиримой, величественной и прекрасной. И верили они в то, что сумеет подняться народ, сумеет сбросить с себя оковы. Но сначала его нужно разбудить. И они будили, они показывали народу: вы есть, вы могучая нация, вы не хуже других – потому что имеете великую историю, и вам есть чем гордиться.

Они будили, они не дали затеряться украинскому народу среди многих других европейских народов.

«Не будучи украинцем по духу, по крови, по глубинной сути, мог бы разве Гоголь написать «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Сорочинскую ярмарку», «Майскую ночь», «Тараса Бульбу»?»

«Уроки Гения» – так назвал свою статью о Гоголе Михаил Алексеев. Он писал: «Народ, имеющий в своем основании богатый исторический опыт, огромный духовный потенциал, в какой-то час почувствует в себе жгучую потребность излить себя, высвободить, а точнее – выявить нравственную энергию в дивной бессмертной песне. И тогда он, народ, отыскивает того, кто мог бы создать такую песню. Так рождаются Пушкины, Толстые, Гоголи и Шевченки, эти богатыри духа, эти счастливцы, коих народы, в данном случае русские и украинцы, сделали своими избранниками.

Иногда на такие поиски уходят столетия и даже тысячелетия. Украине потребовалось всего лишь пять лет, чтобы подарить человечеству сразу двух гениев – Николая Васильевича Гоголя и Тараса Григорьевича Шевченко. Первого из этих титанов называют великим русским писателем, поскольку слагал он свои поэмы, творения на русском языке; но, не будучи украинцем по духу, по крови, по глубинной сути, мог бы разве Гоголь написать «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Сорочинскую ярмарку», «Майскую ночь», «Тараса Бульбу»? Совершенно очевидно, что это мог сделать лишь сын украинского народа. Внеся в русский язык чарующие краски и мотивы украинской мовы, Гоголь, величайший кудесник, преобразил и собственно русский литературный язык, наполнил его паруса упругими ветрами романтики, придал русскому слову неповторимую украинскую лукавинку, ту самую «усмишку», которая непостижимою, таинственною силою своей заставляет верить нас в то, что редкая птица долетит до середины Днепра…»

Гоголевский «Ревизор», его «Мертвые души» всколыхнули Россию. Они заставили многих по-новому взглянуть на себя. «Негодовали в Москве, в Петербурге и в глуши, – писал российский критик Игорь Золотусский. – Негодовали и читали, расхватывали поэму, ссорились из-за нее и мирились. Пожалуй, не было со времени триумфа знаменитых пушкинских ранних поэм такого успеха». Раскололась Россия. Гоголь заставил ее задуматься о своем настоящем и будущем.

Но, наверное, в еще большей мере всколыхнул он украинский национальный дух. Начав вроде бы с невинных, веселых комедий, показывающих «народ, отделенный каким-нибудь столетием от собственного младенчества», Гоголь уже в этих ранних, так называемых малороссийских, повестях затронул чувствительную и самую больную и слабую струну украинской души. Может быть, для всего мира главным в этих повестях была веселость и оригинальность, самобытность и неповторимость, невиданная и неслыханная для многих ранее наций. Но не в этом основной смысл видел Гоголь. И, тем более, не веселье главным мог увидеть в этих повестях сам украинский народ.

Тысячи лет передаются из поколения в поколение сказания и предания о славных страницах своего прошлого. Украина же всего лишь каких-нибудь полстолетия пребывала в состоянии крепостного рабства. Еще живы были не только воспоминания о славной казацкой вольнице, но и предания о могучей и сильной Руси, покорявшей многие народы и территории. И теперь эта Русь вместе со своей столицей – древним Киевом, была периферией огромного государства, теперь она Малороссия, а ее культура, ее язык вызывали, в лучшем случае, лишь умиление. И вдруг она ожила, предстала перед взором умудренной, иногда снобистской публики во всей самобытной красе, со всеми своими особенностями, культурными и языковыми отличиями.

Да и сам украинский народ, открыто названный Гоголем Русью, пораженный «Вечерами», а потом еще более «Миргородом», не мог не остановиться и не посмотреть на самого себя – кто он есть, куда идет, какое будущее у него впереди?

«Говорено, что все мы выросли из гоголевской «Шинели», – писал Виктор Астафьев. – А «Старосветские помещики»? А «Тарас Бульба»? А «Вечера на хуторе близ Диканьки»?… Из них разве никто и ничего не выросло? Да нет такого истинно русского – да и русского ли только? – такого таланта, кои не испытали бы на себе благотворного влияния гоголевской мысли, не омывались бы волшебной, животворящей музыкой его слова, не поражались бы непостижимой фантазией. Эта вкрадчивая, непринужденная красота Гоголя всякому глазу и сердцу вроде бы доступные, живая жизнь, как бы и не рукой и сердцем кудесника изваянные, мимоходом зачерпнутые из бездонного кладезя мудрости и мимоходом же, непринужденно отданные читателю…

Ирония и смех его повсюду горьки, однако не надменны. Смеясь, Гоголь страдает. Обличая порок, он прежде всего в себе его обличает, в чем и признавался не раз, страдал и плакал, мечтая приблизиться к «идеалу». И дано ему было не только приблизиться к великим художественным открытиям, но и мучительно постигать истину бытия, величие и расхристанность человеческой морали…

Может быть, Гоголь весь в будущем? И если это будущее возможно, … оно прочтет Гоголя. Мы же прочесть его при нашей суетности всеобщей, поверхностной грамотности не смогли, мы пользовались подсказками учителей, а они действовали по подсказкам того же хотя бы Белинского и его последователей, путающих просветительство с уголовным кодексом. Добро уже и то, что пусть и в преклонном возрасте пришли к широкому, хотя не очень еще глубокому постижению гоголевского слова. Однако, того закона и того завета, по которым это слово сотворялось, – не постигли» (Виктор Астафьев «Приближение к истине»).

Обращаясь к теме истории и народа, Астафьев говорит: «Отрыв от отеческих корней, искусственное осеменение с помощью химических впрыскиваний, быстрый рост и скачкообразное восхождение к «идеям» может только приостановить нормальное движение и рост, исказить общество и человека, затормозить логическое развитие жизни. Анархия, разброд в природе и в душе человеческой, и без того метущейся – вот что получается от желаемого, принимаемого за действительность».

Величие Гоголя как раз и состояло в том, что он, его творчество произросло все целиком из народа. Того народа, среди которого он вырос, под небом которого «під музику дзвонів вінчалися майбутні мати і батько письменника», где он, «веселий і бистроногий хлопчик грався із своїми ровесниками на полтавських, вщерть наповних сонцем луках, пустуючи, показував язика сільським молодицям, безтурботно сміявся, почувши влучний народний жарт, ще не відаючи тоді, скільки страждань і тягот ляже на його слабкі плечі, які муки терзатимуть упродовж років його тонку, нервову душу» (Олесь Гончар).

Любовь к родине

«Любовь Гоголя к своему народу, – писал президент Всемирного Совета Мира Фредерик Жолио-Кюри, – привела его к великим идеям человеческого братства».

«Як це не дивно, – было сказано в одной из передач радио «Свобода» в 2004 году, – але національну свідомість багатьох українців пробудив не Шевченко, а Гоголь. Академік Сергій Єфремов згадує, що в дитинстві самосвідомість прийшла до нього від Гоголя, з його “Тарасом Бульбою”. Довженко теж більше взяв від Гоголя, ніж від Шевченка. Він мріяв поставити “Тараса Бульбу”. А сьогодні хоче його ставити Жерард Депардьє… У світовій літературній критиці існує думка про те, що лише за “Тараса Бульбу” Миколу Гоголя можна вважати полум’яним українським патріотом. А якщо додати знамениті “Вечори на хуторі біля Диканьки”, які мають заворожуючу українську основу, то тоді й бачимо, що і душа, і серце Гоголя завжди залишалися з Україною».

Без любви к своей семье, к своей школе, к своему городу, к своей родине не может быть любви ко всему человечеству. Великие идеи человеколюбия не рождаются на пустом месте. А это сейчас проблема. Проблема всего нашего народа. Долгие годы наше общество пытались формировать по каким-то искусственным, мертворожденным канонам. У людей пытались отобрать их веру, навязать им новые, «советские», обычаи, традиции. Из более чем ста народов лепили единый, интернациональный народ. Историю нам преподавали по Белинскому, где Украина была «не более, как эпизодом из царствования царя Алексея Михайловича». В центре Европы 50-миллионный народ стремительно катился к утрате своего национального обличья, своего языка и культуры. В результате выросло общество манкуртов, общество потребителей, временщиков. Эти временщики, находясь сейчас при власти, грабят свою же державу, беспощадно обдирают ее, вывозя все наворованное в «ближнее» и «дальнее» зарубежье.

Исчезли все ценностные человеческие ориентиры, и не о любви к ближнему говорится сейчас, нет – о долларах и Канарах, о «Мерседесах» и дачах на Кипре и в Канаде…

В сложное мы живем время, и именно сейчас, как никогда, актуально обращение к Гоголю, к его любви к своему родному украинскому народу, к своей обожаемой им Украине – Руси. Чувство гордости за принадлежность к своему украинскому народу уже пробудили – не политики, не литераторы – спортсмены. Андрей Шевченко, братья Кличко, Яна Клочкова и другие подняли во всех концах мира тысячи восторженных их мастерством людей при звуках государственного гимна Украины, при виде государственного флага Украины. Украина возрождается. Украина будет. Нам только еще бы немножко поучиться надо той любви к родине – бескорыстной, жертвенной – которую пробуждал в своем народе Гоголь – великий патриот и предтеча самостийной независимой Украины.

Анатолий Герасимчук

Книга «Тень Мазепы: украинская нация в эпоху Гоголя » - это фундаментальное исследование о том, как формировалась Украина. Историк и литературовед Сергей Беляков сравнивает русский и украинский взгляд на историю, чтобы понять, в чем они сходятся, а где противоречат друг другу. В рамках совместного с премией «Просветитель» T&P публикуют отрывок из книги о русском взгляде на украинцев и об украинском взгляде на русских во времена Гоголя, то есть о том, почему малороссийские крестьянки пугали непослушных детей «москалем», а русские крестьяне всегда старались «обдурить хохла».

Русский взгляд на украинца

В ХIХ веке украинцу еще никто не разъяснил, что он украинец, а русский мужик, если верить современной науке, знать не знал, что он русский. Оба просто не подходили под современные определения нации.

Скучная модернизация едва-едва начиналась в императорской России. Русские и украинские крестьяне после века Просвещения в большинстве своем не умели ни читать, ни писать. Да им и некогда было отвлекаться от важных дел ради этих досужих, барских, панских занятий. А сами баре и паны внешне больше походили на французов, реже - на немцев или англичан, чем на своих крепостных и даже на собственных предков - русских бояр и князей, козацких гетманов и полковников. Господа между собой даже разговаривали на языке, непонятном их собственной прислуге.

Каждая большая деревня жила собственным миром, имела свои обычаи, свои порядки. Мелкие черточки отличали людей из разных деревень, уроженцы разных губерний различались еще больше: одеждой, говором и опять-таки обычаями и традициями. Но и в те времена нация не распадалась на бесчисленное множество общин, деревень, мирков. Разнообразие только укрепляло единство. Границы наций, которые никак не может заметить современный ученый, вооруженный «теорией модернизации» и монографией Бенедикта Андерсона, прекрасно видели современники Гоголя и Шевченко.

Украинские крестьяне не ждали от русских панов ничего доброго, глядели на ученых с подозрением, на вопросы отвечали уклончиво, прикидывались дурачками

Жители Малороссии даже внешне мало походили на великороссов. Они почти не носили бород, но отпускали усы и часто брили головы на козацкий манер. Постоянный труд под южным солнцем преображал внешность. И бледнолицые русские баре с интересом смотрели на украинского крестьянина, бронзового от загара: «Лучи солнца его смуглят до того, что он светится, как лаком покрыт, и весь череп его из желта позеленеет…»

В XIX веке стремительно развивались новые науки - этнография и фольклористика. Интеллигентные господа из Петербурга, Москвы, Варшавы приезжали в деревню или небольшой город, заходили в крестьянские избы и хаты, расспрашивали мужиков о жизни, пытались узнать о традициях и обрядах, записать песни, сказки, думы, рассказы о старине. Ездили этнографы и по украинским селам. Украинские крестьяне не ждали от русских или польских панов ничего доброго, а потому глядели на ученых с подозрением. Когда же этнограф раскрывал рот и начинал задавать вопросы, которые мужики менее всего ожидали от него услышать, подозрения только усиливались: «О, да се добра казючка!», - решали они и «хитрости» барина противопоставляли свою собственную хитрость. На вопросы отвечали уклончиво, прикидывались дурачками, тупицами, не понимающими, о чем их вообще спрашивают. Но все-таки находились этнографы, сумевшие завоевать сердца недоверчивых малороссиян. […]

*Руководство к изучению русской земли и ее народонаселения. По лекциям М.Владимирского-Буданова составил и издал преподаватель географии во Владимирской Киевской военной гимназии А.Редров. Европейская Россия. - Киев, 1867. С. 261;

Лескинен М.В. Понятие «нрав народа» в российской этнографии второй половины XIX века. Описание малоросса в научно-популярной литературе и проблема стереотипа // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. Русские и украинцы во взаимном общении и восприятии. - М.: Ин-т славяноведения РАН, 2008. С. 81.

На взгляд русского образованного человека, типичный украинец (малороссиянин, южноросс, хохол) «угрюм, неразговорчив, самоуверен»*, скрытен и упрям. Вообще редкий русский наблюдатель не писал о «хохлацком упрямстве». Алексей Левшин, расположенный к малороссиянам, описывал их почти так же: «…умные лица и усы, при крепком сложении, обритой бороде и высоком росте, придают им величественный вид. Жаль, что они неповоротливы».

Эту серьезность, меланхоличность отмечали и русские, и сами украинцы. Пантелеймон Кулиш сочтет «глубокое спокойствие» малороссиян национальной чертой, а Тарас Шевченко - следствием тяжкой доли: «…бедный неулыбающийся мужик поет свою унылую задушевную песню в надежде на лучшее существование».

Свадьба - одно из самых радостных событий в жизни человека. На украинском языке она даже и называется «весiлля». Но вот И.М. Долгорукий и на свадьбе заметил мало радости. Князь нашел, что в родной Великороссии много лучше, веселее и женихи, и невесты, и свадебные обряды: «Взгляните вы на Хохла, даже самого обрадованного […] который только что женился и с молодой выспался: он тупит глаза, стоит недвижим и ворочается по-медвежьи. Подруга его была бы наказание всякого человека, у коего сердце бьется и ищет сладости жизни, тогда как на Севере, в нашей, можно сказать, железной стороне, где все уже теперь скутано от мороза, простая девка крестьянская в сарафане так привлекательна, парень молодой в сапогах, заломя шапку, после венца, так затейлив и занимателен. Они могут быть и не Адонис с Венерою, но веселы, резвы, забавны. Свобода и довольство: вот корни, от которых произрастает наше счастье и отрада! А у Хохла, кажется, нет ни того, ни другого…».

Русские крестьяне не были ни культурнее, ни цивилизованнее своих соседей, однако их взгляды на украинцев напоминали барские

Зато русские единодушно писали о честности украинцев. «Воровство и теперь здесь в омерзении», - замечал в начале XIX века Алексей Левшин. Полвека спустя эта оценка слово в слово повторяется преподавателем географии во Владимирской киевской гимназии А.Редровым: «Воровство между малороссами считается самым постыдным, самым ненавистным пороком», а еще двадцать лет спустя и Дмитрием Семеновым: «Честность малоросса […] также известна всем. Случаи воровства очень редки».

Впрочем, сами украинцы относились к себе строже. Этнографом записан анекдот о христианском благочестии. Евреи схватили Христа и водили его по христианским землям: польским, немецким, украинским. Поляки решили: давайте нашего Спасителя отобьем! И Христос полякам за их «щирость» (искренность, великодушие) даровал военную доблесть. И теперь что ни поляк, то вояка. Немцы решили: давайте нашего Спасителя выкупим! Христос и немцам за их «щирость» даровал успех в торговых делах. Что ни немец, то купец. И повели, наконец, евреи Христа туда, где «наши мужики-сиряки у корчмы стояли, мед-горилку попивали». И один из мужиков предложил: давайте нашего Спасителя выкрадем! И Спаситель не оставил их без награды. И с тех пор повелось: что ни мужик, то вор.

Русские замечали в малороссиянах не только честность, но и скрытность, и плутовство. А честность, на взгляд русских, парадоксально сочеталась с хитростью и скрытностью. Даже Николай Васильевич Гоголь при первом знакомстве в 1832 году не понравился Сергею Тимофеевичу Аксакову: «Наружный вид Гоголя был тогда совершенно другой и невыгодный для него: хохол на голове, гладко подстриженные височки, выбритые усы и подбородок […] нам показалось, что в нем было что-то хохлацкое и плутоватое». А ведь Сергей Тимофеевич был, пожалуй, одним из самых толерантных к малороссиянам людей, хорошим знакомым не только Гоголя, но и Шевченко, и Кулиша.

*Полевой никогда не бывал на правобережной Украине, где поляки приучили украинских крестьян не только кланяться, но и целовать им руки.

Впрочем, гораздо чаще писали не о плутовстве, но о сердечности малороссов, их склонности к «задумчивой созерцательности» и «задушевному лиризму», об их любви к природе и «аристократическом презрении» к торгашеству. Разумеется, «меланхоличные» и «задумчивые» казались совершенно неспособными к торговле и предпринимательству. Здесь они безнадежно проигрывали не только евреям, но и русским. Малоросс «не кулак, не барышник», - пишет прозаик Д.Л. Мордовцев (сам украинец), во многом повторяя украинского этнографа П. Чубинского. Украинский крестьянин, таким образом, начисто лишен «бойкости, подвижности, быстрой сметки, умения пользоваться обстоятельствами», ему чужды цинизм и практицизм. «Малороссиянин молчалив, не словоохотлив, не кланяется*, подобно русскому крестьянину, не обещает многого; но он хитр, умен. Дорожит словом и держит его», - писал Николай Полевой.

Мария Лескинен, современный ученый славист из академического Института славяноведения, замечает, что сами различия между великороссом и малороссом слишком напоминают противопоставление человека, испорченного цивилизацией, городской культурой, человеку традиционной культуры, не тронутому пороками цивилизации. Взгляд русского на малоросса - это взгляд «свысока», взгляд человека цивилизованного на человека «природного». Все это так, но вот русские крестьяне не были ни культурнее, ни цивилизованнее своих соседей украинцев, они ничего не слышали про образ «естественного человека», однако их взгляды на украинцев напоминали барские. Правда, было важное различие: этнограф, писатель, вообще барин или интеллигент, вольно или невольно смягчали свои оценки, находили случай подчеркнуть достоинства малороссов. Исключением была грубость не любившего «хохлов» князя Долгорукого. Простые же русские люди были куда менее деликатны, они прямо называли украинцев «хохлами», считали их людьми «упрямыми» и «недалекими». Многие всячески старались «обдурить хохла», насмехаясь над «хохлацкой харей». […]

Знаменитый артист Михаил Семенович Щепкин, сам природный малороссиянин, рассказывал анекдот о малороссийском характере. Однажды какой-то «ямщик-хохол» вез господина. Тот, по русскому обыкновению, подгонял ямщика ударами, но ямщик не только не погонял лошадей, но даже не огладывался, и только за полторы версты перед станцией «пустил коней во весь опор». На станции господин устыдился своей жестокости, но спросил ямщика, почему же тот не ехал скорее? «Да ни хотилось», - отвечал тот. […]

Москали

В XVII веке предки украинцев называли себя «русскими» или «руськими», говорили «руськой мовой», но собственно русских из царства Московского своими не считали. Их называли «московитами», «московцами», «москвой», «москалями». Положение не изменится и в первой половине XVIII века. Пилип (Филипп) Орлик в письме к запорожцам Олешковской Сечи ставит «москалей» в один ряд с другими чужеземными народами: «Москали, сербы, волохи и иные чужеземцы». Для нерусифицированного украинского крестьянина москаль останется чужаком и в XIX веке. […]

Иногда словосочетание «Московское государство» использовали и в Москве, причем даже в официальной титулатуре русских государей. В семидесятые годы XVI века это понятие использовал Иван Грозный, а в 1605–1606 годах - Лжедмитрий I. Хотя традиционным именованием государство были «Росия», «Росийское царство», «Росийское государство». См.: Хорошкевич А.Л. В лабиринте этно-политико-географических наименований Восточной Европы середины XVII века.С.17,18,20.

В гоголевские времена русский читатель, прежде не бывавший в Малороссии, мог разве что из художественной литературы узнать, что он, оказывается, москаль или кацап. Хотя бы из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Там можно найти просто оскорбительные эпизоды, но в глаза читателю «Вечеров» они никогда не бросались. Их немного, разбросаны они редко, а в роскошном, богатом яркими метафорами тексте Гоголя все эти кацапы-москали едва заметны. Но если их собрать вместе, как это сделал украинский литературовед Олег Кудрин, то выяснится, что Гоголь, в общем, следовал распространенным в его времена украинским стереотипам о русских. Образ москаля в народном фольклоре и в гоголевских «Вечерах» практически один и тот же.

Москаля нередко изображали вором и лгуном. В.И. Даль в своем словаре великорусского языка зафиксировал малороссийский глагол «москалить - мошенничать, обманывать в торговле». Хивря в «Сорочинской ярмарке» говорит: «…дурень мой отправился на всю ночь с кумом под возы, чтоб москали на случай не подцепили чего». «Дурень» - это Солопий Черевик, ее муж, «москали» - может быть, солдаты, а может быть, вездесущие тогда русские торговцы, коробейники-москали, которых полно бывало и на малороссийских ярмарках. Не забывает москалей и сам Черевик: «Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли».

В предании о поездке Антона Головатого к царице Екатерине, записанной этнографами у Анания Ивановича Коломийца, русская императрица обещает запорожцам земли, леса, угодья. Но сопровождавший Головатого писарь Оноприй Шпак будто бы сказал своему товарищу: «…да не верь ты […] москалю. Кто москалю поверит, тот сам - неверный!»

Солдаты, квартировавшие в малороссийских городах и селах, внесли свой вклад в образ москаля

У слова «москаль» есть и еще одно значение - солдат, военный. Подразумевалось, что солдат русский, ведь других солдат после поражения Карла XII под Полтавой и сдачи в плен почти всей шведской армии под Переволочной, земли Гетманщины, Слобожанщины и Запорожья не знали. А русские солдаты-москали проходили украинские земли, когда отправлялись воевать с поляками, турками, венграми или становились на постой в мирное время.

Казарм на русскую армию не хватало. Со времен Петра Великого солдатам и офицерам нередко приходилось размещаться «по обывательским квартирам». Солдаты, квартировавшие в малороссийских городах и селах, внесли свой вклад в образ москаля. Даже в те, славные для русского оружия времена непобедимый русский солдат не был избалован заботой интендантов. Рассчитывать приходилось на себя, а победители Наполеона, покорители Кавказа и усмирители Польши нуждались не только в хорошем питании: «Я слуга царский! Я служу Богу и государю за весь мир христианский! Куры и гуси, молодицы и девки, нам принадлежат по праву воина и по приказу его благородия!». Так изображает русских солдат автор «Истории русов». Образованный малороссийский дворянин, он пишет о русских со сдержанной неприязнью.

Вероятно, у него были некоторые основания. Осенью 1855 года, когда англо-французская армия воевала в Крыму, а флот союзников атаковал черноморские порты, на украинскую землю вступили ратники московского ополчения. Многие из них носили бороды, как Иван Аксаков, который служил в одной из дружин. Ополченцев встречали хорошо, «даже лучше, чем в России», замечает Аксаков, явно разделяя эти две страны. Однако постепенно чувства охладевали, и заботливые хозяева уже не могли дождаться, «когда оставит их рать бородатых москалей». Многие русские ратники вели себя в малороссийских селах грубо и развязно, «грубостью и цинизмом шуток» оскорбляли малороссиянок, смеялись «над хохлами, как жадные волки на овец», бросались на горилку. Причину этого Аксаков определил, по всей видимости, верно: русский «здесь как бы в стороне чужой, не в России и смотрит на жителей как на людей, совершенно ему чуждых».

Солдат для мирного жителя всегда человек неприятный. Сверх того, русский солдат для малороссиян не был своим. Он оставался иноплеменником, если не прямо враждебным, то просто чужим, незваным гостем из далекой, холодной страны - Московщины, москалем, с которым лучше не иметь дела. […]

Черт и москаль для украинца первой половины XIX столетия бывают не только подобны друг другу, но и взаимозаменяемы

Москаль в представлении украинских крестьян - человек хитрый и вообще неглупый. Этнограф Георгий Булашев собрал целую коллекцию национальных стереотипов, какие были распространены у малороссийских крестьян конца XIX - начала XX веков. Однако многие из них, очевидно, сформировались гораздо раньше. Если верить этим материалам, то украинцы будто бы вообще боялись иметь дело с москалями, например нанимать их на работу: непременно обманут. Зато их считали хорошими знахарями, что тоже примечательно: знахарь - человек умный и хитрый, ему открыты знания, недоступные другим. Москали даже ходят «не так, как мы ходим, гуртом, а один за одним, чтоб легче было», - рассказывали украинские крестьяне. […]

Как известно, Николай Васильевич Гоголь собирал малороссийские песни, были, рассказы, анекдоты. Между последними был и такой, известный «всякому малороссиянину». Москаля-солдата за грехи забрали в ад, но тот сделал жизнь чертей совершенно невыносимой - рисовал на стенах (видимо, в пекле есть и стены) кресты да монастыри. И черти были рады, когда нашли способ выгнать москаля из ада. […]

Москали совершенно неодолимы. Известное дело, «от черта открестишься, от москаля дубиной не отмашешься», - говорит украинская пословица. […] В малороссийских пословицах, собранных В.И. Далем для словарной статьи, москаль оказывается человеком совершенно невыносимым: «От москаля, хоть полы отрежь, да уйди!», «С москалем дружись, а камень за пазухой держи», «– Кто идет? - Черт! - Ладно, абы не москаль».

Черт и москаль для украинца первой половины XIX столетия бывают не только подобны друг другу, но и взаимозаменяемы. […] Малороссийские крестьянки у Гоголя пугают детей чертом. В реальности, случалось, пугали и москалем: «Они переливают чувство сие (ненависть к москалям. - С.Б.) в самих малюток и пугают их москалями . При сем имени малое дитя перестает кричать», - писал Левшин. Дело было в 1815 году. […]

О москалях сочиняли анекдоты, москали отвечали той же монетой. Среди историй, записанных этнографами, были настоящие мифы о генезисе наций. Например, о том, как апостолы Петр и Павел (Петро и Павло) делали хохлов и москалей: Петр «робил» хохлов, а Павел - москалей. […]

Портрет Н.В.Гоголя работы художника Ф.А. Моллера

15:57 23 мар 2009

Андрей Марчуков

Чей, все-таки, Гоголь?

К спекуляциям накануне юбилея

Стало уже привычным, что любое историческое событие украинские власти и "национально-свiдомая" общественность превращают в идеологические кампании. Масштабы события принципиального значения не имеют: оно может быть крупным (как голод 1932–1933 гг.) или мелким (как взятие Батурина – эпизода Северной войны). Главное, чтобы их можно было превратить в антирусскую и антироссийскую манифестацию. Похожая судьба ожидает и очередную дату: двухсотлетие со дня рождения одного из величайших классиков русской литературы Николая Васильевича Гоголя. Юбилей этот будет отмечаться и в России, и на Украине, что само по себе прекрасно: ведь и сам Гоголь, и его творчество – наше общее достояние. Если бы на Украине юбилей не превратился в очередной повод для политических спекуляций вокруг личности и творчества писателя. Задача кампании – "доказать", что Гоголь принадлежит только Украине, что Россию он не любил и презирал, а по убеждениям был почти что украинским националистом. А цель – подменить у людей систему ценностей, разорвать наши духовные связи. Уделяют внимание "борцы за украинского Гоголя" и пропаганде своих идей в России. И порой, не только у граждан Украины, но и у некоторых россиян в голове возникает путаница: а чей же Гоголь? Поэтому юбилей – очень своевременный повод не просто вспомнить великого писателя, но и то, что он хотел сказать современникам и потомкам. Отношение украинских националистов к Гоголю двоякое: от неприятия как писателя русского до стремления представить его ненавистником России. Первая тенденция в целом преобладает: в большинстве украинских учебников - Гоголь вместе с прочими русскими писателями помещён в раздел литературы "иностранной". Гоголя осуждают за то, что ради служения России он предал свою национальность. Казалось бы: есть гений, малоросс родом, перу которого принадлежат одни из самых поэтических описаний Украины – зачем же отказываться от него? Дело не только в очевидной принадлежности Гоголя к русской культуре, но и в том, что любовь к Украине у Гоголя и у националистов – разная. Как и отношение к России и русскости. Вторая тенденция – стремление сделать из Гоголя борца за украинскую нацию. Именно она и стала сердцевиной всей кампании. Попытки оспорить принадлежность Гоголя к русской культуре предпринимались с конца XIX в. Ещё главный идеолог украинства М. Грушевский настаивал на том, что Гоголя нельзя отдавать России. Суть идеологии украинского национализма состоит в утверждении, что украинцы и русские – совершенно чуждые друг другу народы, с разным происхождением и исторической судьбой. В полном соответствии с этой установкой и преподносится образ Гоголя. Адептами украинства Гоголь и его творчество делится на две части. Ранний Гоголь, автор "Вечеров на хуторе близ Диканьки" и "Миргорода" – писатель "украинский", хороший. Взрослый Гоголь, автор "Ревизора", "Мёртвых душ", петербургского цикла, не говоря уже о "Выбранных местах из переписки с друзьями" – "российский", плохой, утративший свет и даже талант. Россия была ему чужда, и он осмеял её, показал всю серость российской действительности. Антипатия Гоголя к России, утверждают они, являлась "ответом Украины" на российский "колониализм" и попытки её "ассимиляции". Россию обвиняют в том, что она присвоила себе его творчество. Для чего? Для того, "чтобы поднимать из азиатской забитости северного соседа, который уже нарастил физические бицепсы, но чувствовал интеллектуальную и культурную ущербность, сталкиваясь с европейскими народами" (как пишет, например, профессор Киевского национального университета В. Яременко). Чтобы не быть голословными, они взялись за "исправление" произведений Гоголя, особенно при переводе их на украинский язык. Из них изымается всё, где только слышится слово "русский". Так, в одном из современных изданий текст "Тараса Бульбы" переведён таким образом, что слово "русский" оказалось заменено на "украинский" или "казачий". Так, "русская сила" превратилась в "украинскую силу", "русская душа" – в "козацьку". Восклицание "Пусть же славится до конца века Русская земля!" переведено как "Хай же славна буде довiку Козацька земля!", а "как умеют биться на Русской земле!" – "як умiють битися в землi українськiй!". Зачем этот подлог? Зачем объявлять творчество и саму жизнь Гоголя ущербными, если, как говорят националисты, он ненавидел Россию? А затем, чтобы скрыть от людей правду. Слишком уж расходятся взгляды Гоголя с тем, что эти люди о нём пишут. Так какой же был его взгляд на национальный вопрос? Сначала проясним вопрос с терминологией. Во времена Гоголя слова "Украина", "украинский" имели другой, территориальный, смысл. А термин "украинец" почти не встречался. Позже их стали использовать приверженцы украинской идеи, придав им национальный смысл, да ещё и в значении "не-русский", "анти-русский". А в широкое употребление они вошли лишь в XX в. А тогда в ходу были названия "малоросс", "Малороссия", которые и использовал Гоголь. Со временем термины "малоросс" и "украинец" стали обозначением совершенно разных национальных идентичностей. Для Гоголя национальный вопрос никогда не имел первостепенного значения. Его личность формировали другие идеи и устремления. Уже в юности у него возникло осознание своего предназначения, желание принести людям пользу, устранять несправедливости жизни. Причём полем деятельности (на государственной службе или в литературе) он видел всю Россию (как и тысячи его земляков-малороссов, желавших воплотить свои силы и таланты на военной и гражданской службе империи). Он мечтал быть русским писателем, сказать своё слово всей России и всему человечеству. С годами, под влиянием собственного духовного и творческого роста, под воздействием жизненных обстоятельств менялись его взгляды, оценки, понимание главного и второстепенного. И параллельно с развитием личности в целом, претерпевал эволюцию и его взгляд на национальные проблемы, на Россию и Малороссию. В подтверждение своих слов националисты приводят выдержки из нескольких писем молодого Гоголя к М. Максимовичу (кстати, человеку общерусских взглядов). Находясь под впечатлением от личных переживаний, Гоголь призывал его "бросить Кацапию" и "толстую бабу Москву" и ехать в Киев. Сотни других его писем они "не замечают". Да, взгляды молодого Гоголя на историю формировались не без воздействия тех автономистско-казачьих представлений, которые имели хождение в малороссийском дворянстве. Увлекаясь историей (Гоголь одно время преподавал и хотел писать исторический труд), он читал казачьи летописи и "Историю Руссов". И, случалось, повторял их штампы. Но даже тогда ему (как и подавляющему большинству его земляков) и в голову не приходило сомневаться в правильности пребывания Малороссии в составе России. Не избежал Гоголь и участи стать объектом польской пропаганды. Давняя борьба Польши и Руси–России в XIX в. перешла в борьбу умов и идеологий, главным театром которой стала Малая Русь и её народ. Польские националисты пытались обратить Гоголя в католичество, старались внушить все те антироссийские мифы (о дикости и неславянском происхождении русских, их чуждости украинцам, примитивности русского языка), которые впоследствии были ими привиты украинскому национализму. Но эти попытки оказались безуспешными. Глубже погрузившись в изучение истории, всё больше постигая христианское учение, Гоголь отошёл от польско-казачьих мифов. Действительно, первоначальную известность он получил благодаря "Вечерам на хуторе" и "Миргороду". Но именно интерес к малороссийской тематике русского общества и подтолкнул Гоголя взять именно её. Позже, на фоне тех глобальных вопросов, которые Гоголь поставит перед собой, Малороссия как предмет творческого поиска отойдёт на второй план, хотя любовь к своей малой родине Гоголь пронесёт через всю жизнь. Но любовь к Малороссии и ненависть к России – вещи не только не связанные, но даже противоположные друг другу. И этим она отличается от любви к Украине (как её понимают националисты), которая у них стала синонимом ненависти к России. А главное, что эти повести способствовали укреплению общерусского сознания в обеих частях Руси. Взросление Гоголя как писателя и человека, превращение в подлинного классика происходило под знаком поиска новых сюжетов, смысла творчества и призвания художника. В своей жизни он пережил несколько событий, ускоривших вызревание тех или иных его мыслей. Но это было постепенное развитие его личности, а не превращение из "украинского Павла" в "русского Савла", как твердят адепты украинства. Жизнь Гоголя – непрерывное самосовершенствование, поиск идеала и стремление к нему. Поэтому неслучайно, что Гоголь – глубоко христианский писатель и вне христианства понять его невозможно. Ложны и необоснованны утверждения о нём как о человеке, бичующем Россию (кстати, "Ревизор" и "Мёртвые души" публикой были встречены благожелательно, а Николай I благоволил писателю). Можно ли отразить реальную, а не выдуманную жизнь, не обратившись к тому, чем живёт общество, к его язвам – духовным и социальным – тоже отражению человеческих пороков? "Человек и душа человека сделались… предметом наблюдений", - пояснял Гоголь смысл своих трудов. "Всё, где только выражалось познание людей и души человека… меня занимало, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришёл ко Хриисту, увидевши в нём ключ к душе человека". Устранить дурные качества в человеке (и в себе самом, о чём он прямо говорил в своих письмах), а не осмеять Россию, хотел Гоголь. Духовная эволюция как верующего человека, православие привели Гоголя к постижению России. Неслучайно, что понимать её он стал именно в религиозном смысле, который утратило вестернизированное высшее общество, но который сохранился в Церкви и православном народе – не столько как страну (и государство) или даже родину, сколько как её идеал – Святую Русь, как отблеск Царства Божия на земле. "Мне не хочется и на три месяца оставлять Россию, - пишет он респонденту. - Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия всё мне становится ближе и ближе; кроме свойства родины есть в ней что-то ещё выше родины, точно это как бы та земля, откуда ближе к родине небесной". Православное миропонимание определило и его взгляд на то, каким путём должна идти Малороссия. О своём национальном мироощущении он говорил так (из письма к А. Смирновой-Россет): "…сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены богом и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой – явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собой нечто совершеннейшее в человечестве". "Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющих одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой – невозможно", пояснял он своё видение вопроса землякам О. Бодянскому и Г. Данилевскому. Показательно отношение Гоголя к русскому языку. "Перед вами громада – русский язык!" – писал он К. Аксакову. – "Наслажденье глубокое зовёт вас… погрузиться во всю неизмеримость его и изловить чудные законы его, в которых, как в великолепном созданьи мира, отразился предвечный отец и на котором должна загреметь вселенная хвалой ему" (как это непохоже на те мысли, что пытались ему внушить поляки!). Но русский язык для Гоголя не только родной и красивый. Это язык веры и познания Бога. Как и в отношении к России, здесь ярко выражена прямая параллель между "русским" и "христианским". Поэтому Гоголь против литературного сепаратизма. "Нам, малороссам и русским нужна одна поэзия, спокойная и сильная, - убеждал он земляков, - нетленная поэзия правды, добра и красоты… Всякий пишущий теперь должен думать не о розни, он должен прежде всего поставить себя перед лицом того, кто дал нам вечное человеческое слово". Можно ли отказываться от такого языка ради выдумывания какого-то "национального украинского", чем уже при жизни Гоголя стали заниматься адепты украинской идеи и чем они занимаются до сих пор? Итак, обе части Руси самим ходом истории и Божьей волей должны идти по пути не только своего политического, но и культурного и национального единства. Почему? Общерусский культурный и национальный путь, по глубокому убеждению Гоголя, наиболее полно отвечал интересам и задачам и Великой, и Малой Руси, вместе составляющих Россию. Лишь слившись в неразрывном единстве, составив "нечто совершеннейшее в человечестве" – русского человека – могли они подняться до того духовного состояния, которое помогло бы им воплотить возложенную на них задачу – донести людям свидетельство Божие на земле. Тем самым, он отрицательно отнёсся к появившейся украинской идее, сутью которой было как раз их максимальное национальное, культурное, а после и политическое разделение. Вот за этот выбор и не любят украинские националисты Гоголя, не считают его своим, стремятся оговорить его. А своё кредо малоросс родом и русский человек в душе и по убеждению, Николай Васильевич Гоголь ещё в 1836 г. выразил так: "мысли мои, моё имя, мои труды будут принадлежать России", неразрывной частью национального и политического тела которой он видел и свою родную Малороссию. Андрей Марчуков , к.и.н., Институт Российской истории РАН