Анатолий Игнатьевич Приставкин является представителем поколения «детей войны». Причем не просто живущих в своих семьях среди военной разрухи, а детей из детдома, где каждый с малолетства сам за себя. Писатель вырос в условиях, в которых легче было погибнуть, чем выжить.
Эта горькая детская память и породила ряд щемяще-правдивых произведений, описывающих нищету, бродяжничество, голод и раннее взросление детей и подростков того жестокого времени. Одним из них и явилась повесть «Ночевала тучка золотая», анализ которой будет рассмотрен ниже.
Проза А. И. Приставкина в мировой литературе
Произведения Приставкина в разные годы издавались в Германии, Болгарии, Греции, Венгрии, Польше, Франции, Чехии, Финляндии. В декабре 2001 года он стал советником президента Российской Федерации. Писатель является СССР, а также ряда литературных российских и зарубежных наград. Приставкину была присуждена национальная германская премия за юношескую литературу.
Его автобиографическая проза близка и понятна юному читателю. В современных школах с детьми прорабатывается не только анализ произведения «Ночевала тучка золотая». В круг юношеского чтения включаются и другие рассказы: «Портрет отца», «Между строк», «Звёзды», «Осколок», «Родня Малышка», «Врачиха», «Шаги за собой», «Шурка» и др. Все они щемящие, лирические, раскрывающие человека с самой глубокой, иногда самой неожиданной стороны.
Тематика произведения
В 1981 году А. Приставкин создаёт свое самое известное произведение, которое дошло до массового читателя лишь в 1987 году. Анализ рассказа «Ночевала тучка золотая» проводится на уроках его изучение включено во многие авторские программы по литературе для средней школы. Наряду с общей темой войны писатель ведёт разговор о суровом и тяжёлом детстве военного поколения, размышляет о дружбе и товариществе, о любви к родной земле.
Самое яркое ощущение трагичности жизни и постоянная воля к её преодолению просматриваются именно в повести «Ночевала тучка золотая» (Приставкин). Анализ произведения проводится в контексте драматизма тяжёлых детдомовских лет, военного времени, где, несмотря ни на что, кроется огромный заряд оптимизма, веры в человека, его силу, стойкость, разум, вера в добро. Повесть включала развитие темы беспризорного детдомовского детства, что впоследствии принесло Приставкину широкую известность.
Главные герои повести
Главные герои повести, Сашка и Колька Кузьмины, воспитанники детского дома. Они отправляются на Северный Кавказ, где впоследствии оказываются втянутыми в страшные, даже трагические реалии массового переселения северокавказских народов. Оно было предпринято в нашей стране в 1943 - 1944 гг. Вот как начинается описание мальчиков в повести «Ночевала тучка золотая» (Приставкин), анализ которой и следует ниже: «…Братьев звали Кузьмёныши, им было по одиннадцать лет, и жили они в подмосковном детдоме. Там жизнь ребят крутилась вокруг найденной мёрзлой картофелинки, гнилых картофельных очистков и, как вершины желания и мечты, хлебной корочки, чтобы только лишь просуществовать, чтобы вырвать у судьбы лишний военный день».
Тема переезда и дороги
В начале повести директор детского дома предлагает братьям ехать на Кавказ, только что освобождённый от немцев. Естественно, парней манили приключения, и они не упустили такой возможности. И вот братья едут через войну, вконец разрушенную и не успевшую еще подняться после фашистских набегов землю на удивительном, безумно весёлом поезде.
Тему дороги в своем произведении совсем не случайно затрагивает А. Приставкин. «Ночевала тучка золотая», анализ которой включает проблематику дороги и жизненного пути героев, - это повесть-воспоминание. Автор сетует: «Нас же полтыщи в том составе было! Сотни потом прямо на моих глазах уже начали пропадать, попросту гибнуть на той далекой новой земле, куда в то время нас привезли».
Ещё в дороге братьев-близнецов на Кавказ состоялась странная, зловещая встреча - на соседних путях на одной из станций обнаружил Колька Кузьмёныш вагоны. Из зарешеченных окошек смотрели детские черноглазые лица, тянулись руки, слышались непонятные крики. Колька, не поняв толком, что просят попить, протягивает кому-то ягоды терновника. На такой трогательный, искренний порыв способен только брошенный всеми мальчонка-беспризорник. Описание рвущейся на части детской души проходит через всю повесть, дополняя ее литературный анализ. «Ночевала тучка золотая» (Приставкин) - это повесть-противоречие, где проведены параллели между противоположными по сути явлениями.
Наука выживания: военные реалии глазами детей
В военные годы голод настигал и детей, и взрослых, но для таких, как Кузьмёныши, детдомовских сирот, еда была главной доминантой жизни. Голод движет поступками братьев, толкает их на воровство, на отчаянные и хитроумные поступки, обостряет чувства и воображение.
Кузьмёныши постигают науку выживания, поэтому система ценностей у них особая - отсчитывается «от жратья». И контакт со взрослыми начинается с этого: не отнял, а накормил, значит, хороший, можно довериться. В повести «Ночевала тучка золотая» анализ строится на видении детскими глазами военной реальности и людей в ней.
Драматический поворот в судьбе героев
Кузьмёнышам трудно было разобраться в том, что происходило вокруг, чему они оказались очевидцами. Когда случилось с Колькой самое страшное (увидел он брата убитого, повешенного за подмышки на острия забора, и от потрясения заболел), то место Сашки, занял такой же одиннадцатилетний сирота Алхузор - чечен.
Колька называет его своим братом сначала, чтобы спасти от русских солдат, а потом по более глубокому чувству, когда Алхузор спас Кольку от направленного на него чеченского ружья. Это братство детей и возносит А. Приставкин.
«Ночевала тучка золотая»: анализ
Основной лейтмотив произведения - дружба одиноких детей, которым отовсюду грозит опасность, но которые всеми силами души защищают своё право на любовь и привязанность. Колька и Алхузор не одни такие были и в детприёмнике, куда их доставили, подобрав полумёртвыми в горах. Там уже жили и крымский татарин Муса, и немка Лида Гросс «с большой реки», и ногаец Балбек. У всех у них была общая горькая и страшная доля.
Дети-детдомовцы, войной заброшенные в далёкие от их родных мест кавказские края, трагически сталкиваются с тем, что понять, взять в толк они ещё не в состоянии - с попыткой тоталитарной системы истребить жизнь целых народов. Вот что «красной нитью» проходит через повесть, дополняя ее анализ.
«Ночевала тучка золотая» (Приставкин) - это повесть, в которой постоянно голодные, оборванные, не знающие тепла и домашнего уюта мальчишки на собственном горчайшем опыте познают цену жесткой социальной несправедливости. Они познают уроки душевной теплоты, черной человеческой ненависти и нечаянного милосердия, жестокости и великого духовного братства. История Томилинского детского дома - лишь малая часть этого трагического и бесчеловечного процесса. Но и в таких жестоких условиях колонисты получали уроки вечных ценностей: нравственности, добра, справедливости, сострадания.
Связь времен
Главные герои повести, Сашка и Колька Кузьмины, проходят через множество приключений и трудностей. В них - беспризорных детях - проявляются черты раннего взросления, столь свойственного всему поколению детей 1940-х годов, столкнувшихся с совсем не детскими проблемами. Повесть оставляет ощущение нерасторжимого единства ребёнка с взрослым миром.
Если более глубоко коснуться произведения «Ночевала тучка золотая» (Приставкин), анализ повести следует завершить, указав главную идею. В своей повести Анатолий Приставкин пытается показать, что война и все, что с ней связано, не поросло быльем. «Не скрою, — пишет автор, — приходила не раз такая мысль, что ведь живы, что ведь где-то существуют все эти люди, которые без мысли и страха от Его (Сталина) имени творили Его волю».
Вывод
Высказав правду, оголив ее во всем ужасном обличье, писатель, возможно, снял часть груза с души собственной, но души читательские точно не облегчил. Хотя в этом и есть весь А. Приставкин («Ночевала тучка золотая») - анализ его произведений у каждого свой, этого автор и добивался. По мнению писателя, смысл настоящей литературы - не усладить слух, не «навеять сон золотой», а всячески призвать читателя подумать, прочувствовать, сострадать и делать выводы. Книга побуждает к душевной работе, к рождению сомнений внутри себя, к переоценке привычного мира. Она служит не просто описанием «того настоящего», но и предостережением будущему.
Аннотация: Книга рассказывает о глубоко трагичной судьбе двух ребят-детдомовцев, эвакуированных во время Великой Отечественной войны на Кавказ...
Анатолий Приставкин
Посвящаю эту повесть всем ее друзьям, кто принял как свое личное это беспризорное дитя литературы и не дал ее автору впасть в отчаяние.
Это слово возникло само по себе, как рождается в поле ветер. Возникло, прошелестело, пронеслось по ближним и дальним закоулкам детдома: «Кавказ! Кавказ!» Что за Кавказ? Откуда он взялся? Право, никто не мог бы толком объяснить.
Да и что за странная фантазия в грязненьком Подмосковье говорить о каком-то Кавказе, о котором лишь по школьным чтениям вслух (учебников-то не было!) известно детдомовской шантрапе, что он существует, верней, существовал в какие-то отдаленные непонятные времена, когда палил во врагов чернобородый, взбалмошный горец Хаджи Мурат, когда предводитель мюридов имам Шамиль оборонялся в осажденной крепости, а русские солдаты Жилин и Костылин томились в глубокой яме.
Был еще Печорин, из лишних людей, тоже ездил по Кавказу.
Да вот еще папиросы! Один из Кузьменышей их углядел у раненого подполковника из санитарного поезда, застрявшего на станции в Томилине.
На фоне изломанных белоснежных гор скачет, скачет в черной бурке всадник на диком коне. Да нет, не скачет, а летит по воздуху. А под ним неровным, угловатым шрифтом название: «КАЗБЕК».
Усатый подполковник с перевязанной головой, молодой красавец, поглядывал на прехорошенькую медсестричку, выскочившую посмотреть станцию, и постукивал многозначительно ногтем по картонной крышечке папирос, не заметив, что рядом, открыв от изумления рот и затаив дыхание, воззрился на драгоценную коробочку маленький оборвыш Колька.
Искал корочку хлебную, от раненых, чтобы подобрать, а увидел: «КАЗБЕК»!
Ну, а при чем тут Кавказ? Слух о нем?
Вовсе ни при чем.
И непонятно, как родилось это остроконечное, сверкнувшее блестящей ледяной гранью словцо там, где ему невозможно родиться: среди детдомовских будней, холодных, без дровинки, вечно голодных. Вся напряженная жизнь ребят складывалась вокруг мерзлой картофелинки, картофельных очистков и, как верха желания и мечты, - корочки хлеба, чтобы просуществовать, чтобы выжить один только лишний военный день.
Самой заветной, да и несбыточной мечтой любого из них было хоть раз проникнуть в святая святых детдома: в ХЛЕБОРЕЗКУ, - вот так и выделим шрифтом, ибо это стояло перед глазами детей выше и недосягаемей, чем какой-то там КАЗБЕК!
А назначали туда, как господь бог назначал бы, скажем, в рай! Самых избранных, самых удачливых, а можно определить и так: счастливейших на земле!
В их число Кузьменыши не входили.
И не было в мыслях, что доведется войти. Это был удел блатяг, тех из них, кто, сбежав от милиции, царствовал в этот период в детдоме, а то и во всем поселке.
Проникнуть в хлеборезку, но не как те, избранные, - хозяевами, а мышкой, на секундочку, мгновеньице, вот о чем мечталось! Глазком, чтобы наяву поглядеть на все превеликое богатство мира, в виде нагроможденных на столе корявых буханок.
И - вдохнуть, не грудью, животом вдохнуть опьяняющий, дурманящий хлебный запах…
И все. Все!
Ни о каких там крошечках, которые не могут не оставаться после сваленных, после хрупко трущихся шершавыми боками бухариков, не мечталось. Пусть их соберут, пусть насладятся избранные! Это по праву принадлежит им!
Но как ни притирайся к обитым железом дверям хлеборезки, это не могло заменить той фантасмагорической картины, которая возникала в головах братьев Кузьминых, - запах через железо не проникал.
Проскочить же законным путем за эту дверь им и вовсе не светило.
Из детдома намечалось отправить на Кавказ двоих ребят постарше, но те тут же растворились в пространстве. А двойнята Кузьмины, по-детдомовскому Кузьменыши, наоборот, сказали, что поедут. Дело в том, что за неделю до этого рухнул сделанный ими подкоп под хлеборезку. Мечтали они раз в жизни досыта поесть, но не вышло. Осмотреть подкоп вызывали военных саперов, те сказали, что без техники и подготовки невозможно такое метро прорыть, тем более детям… Но лучше было на всякий случай исчезнуть. Пропади пропадом это Подмосковье, разоренное войной!
Название станции - Кавказские Воды - было написано углем на фанерке, прибитой к телеграфному столбу. Здание вокзала сгорело во время недавних боев. За весь многочасовой путь от станции до станицы, где разместили беспризорников, не попалась ни подвода, ни машина, ни случайный путник. Пусто кругом…
Поля дозревают. Кто-то их вспахивал, засевал, кто-то пропалывал. Кто?.. Отчего так пустынно и глухо на этой красивой земле?
Кузьменыши сходили в гости к воспитательнице Регине Петровне - в дороге еще познакомились, и она им очень понравилась. Потом двинулись в станицу. Люди-то, оказалось, в ней живут, но как-то скрытно: на улицу не выходят, на завалинке не сидят. Ночью огней в хатах не зажигают.
А в интернате новость: директор, Петр Анисимович, договорился насчет работы на консервном заводе. Регина Петровна и Кузьменышей туда записала, хотя вообще-то посылали только старших, пятые-седьмые классы.
Еще Регина Петровна показала им найденные в подсобке папаху и старинный чеченский ремешок. Ремешок отдала и отправила Кузьменышей спать, а сама села шить им из папахи зимние шапки. И не заметила, как тихо откинулась створка окна и в нем показалось черное дуло.
Ночью был пожар. Утром Регину Петровну куда-то увезли. А Сашка показал Кольке многочисленные следы конских копыт и гильзу.
На консервный завод их стала возить веселая шоферица Вера. На заводе хорошо. Работают переселенцы. Никто ничего не охраняет. Сразу набрали яблок, и груш, и слив, и помидоров. Тетя Зина дает «блаженную» икру (баклажанную, но Сашка забыл название). А однажды призналась: «Мы так боимси… Чеченцы проклятые! Нас-то на Кавказ, а их - в сибирский рай повезли… Некоторые-то не схотели… Дык они в горах запрятались!»
Отношения с переселенцами стали очень натянутыми: вечно голодные колонисты крали с огородов картошку, потом колхозники поймали одного колониста на бахче… Петр Анисимович предложил провести для колхоза концерт самодеятельности. Последним номером Митек показал фокусы. Вдруг совсем рядом зацокали копыта, раздались ржание лошади и гортанные выкрики. Потом грохнуло. Тишина. И крик с улицы: «Они машину взорвали! Там Вера наша! Дом горит!»
Наутро стало известно, что вернулась Регина Петровна. И предложила Кузьменышам вместе ехать на подсобное хозяйство.
Кузьменыши занялись делом. По очереди ходили к родничку. Гоняли стадо на луг. Мололи кукурузу. Потом приехал одноногий Демьян, и Регина Петровна упросила его подбросить Кузьменышей до колонии, продукты получить. На телеге они уснули, а в сумерках проснулись и не сразу поняли, где находятся. Демьян отчего-то сидел на земле, и лицо у него было бледное. «Ти-хо! - цыкнул. - Там ваша колония! Только там… это… пусто».
Братья прошли на территорию. Странный вид: двор завален барахлом. Людей нет. Окна выбиты. Двери сорваны с петель. И - тихо. Страшно.
Рванули к Демьяну. Шли через кукурузу, обходя просветы. Демьян шел впереди, вдруг прыгнул куда-то в сторону и пропал. Сашка бросился за ним, только поясок сверкнул дареный. Колька же присел, мучимый поносом. И тут сбоку, прямо над кукурузой, появилась лошадиная морда. Колька шмякнулся на землю. Приоткрыв глаз, увидел прямо у липа копыто. Вдруг лошадь отпрянула в сторону. Он бежал, потом упал в какую-то яму. И провалился в беспамятство.
Утро настало голубое и мирное. Колька отправился в деревню искать Сашку с Демьяном. Увидел: брат стоит в конце улицы, прислонясь к забору. Побежал прямо к нему. Но на ходу шаг Кольки сам собой стал замедляться: что-то странно стоял Сашка. Подошел вплотную и замер.
Сашка не стоял, он висел, нацепленный под мышками на острия забора, а из живота у него выпирал пучок желтой кукурузы. Еще один початок был засунут в рот. Ниже живота по штанишкам свисала черная, в сгустках крови Сашкина требуха. Позже обнаружилось, что ремешка серебряного на нем нет.
Через несколько часов Колька притащил тележку, отвез тело брата на станцию и отправил с составом: Сашка очень хотел к горам поехать.
Много позже на Кольку набрел солдатик, свернувший с дороги. Колька спал в обнимку с другим мальчишкой, по виду чеченцем. Только Колька и Алхузур знали, как скитались они между горами, где чеченцы могли убить русского парнишку, и долиной, где опасность угрожала уже чеченцу. Как спасали друг друга от смерти.
Дети не позволяли себя разлучать и назывались братьями. Сашей и Колей Кузьмиными.
Из детской клиники города Грозного ребят перевели в детприемник. Там держали беспризорных перед тем, как отправить в разные колонии и детдома.
Вы прочитали краткое содержание "Ночевала тучка золотая". Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.
Анатолий Приставкин
Ночевала тучка золотая
Посвящаю эту повесть всем ее друзьям, кто принял как свое личное это беспризорное дитя литературы и не дал ее автору впасть в отчаяние.
Это слово возникло само по себе, как рождается в поле ветер. Возникло, прошелестело, пронеслось по ближним и дальним закоулкам детдома: «Кавказ! Кавказ!» Что за Кавказ? Откуда он взялся? Право, никто не мог бы толком объяснить.
Да и что за странная фантазия в грязненьком Подмосковье говорить о каком-то Кавказе, о котором лишь по школьным чтениям вслух (учебников-то не было!) известно детдомовской шантрапе, что он существует, верней, существовал в какие-то отдаленные непонятные времена, когда палил во врагов чернобородый, взбалмошный горец Хаджи Мурат, когда предводитель мюридов имам Шамиль оборонялся в осажденной крепости, а русские солдаты Жилин и Костылин томились в глубокой яме.
Был еще Печорин, из лишних людей, тоже ездил по Кавказу.
Да вот еще папиросы! Один из Кузьменышей их углядел у раненого подполковника из санитарного поезда, застрявшего на станции в Томилине.
На фоне изломанных белоснежных гор скачет, скачет в черной бурке всадник на диком коне. Да нет, не скачет, а летит по воздуху. А под ним неровным, угловатым шрифтом название: «КАЗБЕК».
Усатый подполковник с перевязанной головой, молодой красавец, поглядывал на прехорошенькую медсестричку, выскочившую посмотреть станцию, и постукивал многозначительно ногтем по картонной крышечке папирос, не заметив, что рядом, открыв от изумления рот и затаив дыхание, воззрился на драгоценную коробочку маленький оборвыш Колька.
Искал корочку хлебную, от раненых, чтобы подобрать, а увидел: «КАЗБЕК»!
Ну, а при чем тут Кавказ? Слух о нем?
Вовсе ни при чем.
И непонятно, как родилось это остроконечное, сверкнувшее блестящей ледяной гранью словцо там, где ему невозможно родиться: среди детдомовских будней, холодных, без дровинки, вечно голодных. Вся напряженная жизнь ребят складывалась вокруг мерзлой картофелинки, картофельных очистков и, как верха желания и мечты, - корочки хлеба, чтобы просуществовать, чтобы выжить один только лишний военный день.
Самой заветной, да и несбыточной мечтой любого из них было хоть раз проникнуть в святая святых детдома: в ХЛЕБОРЕЗКУ, - вот так и выделим шрифтом, ибо это стояло перед глазами детей выше и недосягаемей, чем какой-то там КАЗБЕК!
А назначали туда, как господь бог назначал бы, скажем, в рай! Самых избранных, самых удачливых, а можно определить и так: счастливейших на земле!
В их число Кузьменыши не входили.
И не было в мыслях, что доведется войти. Это был удел блатяг, тех из них, кто, сбежав от милиции, царствовал в этот период в детдоме, а то и во всем поселке.
Проникнуть в хлеборезку, но не как те, избранные, - хозяевами, а мышкой, на секундочку, мгновеньице, вот о чем мечталось! Глазком, чтобы наяву поглядеть на все превеликое богатство мира, в виде нагроможденных на столе корявых буханок.
И - вдохнуть, не грудью, животом вдохнуть опьяняющий, дурманящий хлебный запах…
И все. Все!
Ни о каких там крошечках, которые не могут не оставаться после сваленных, после хрупко трущихся шершавыми боками бухариков, не мечталось. Пусть их соберут, пусть насладятся избранные! Это по праву принадлежит им!
Но как ни притирайся к обитым железом дверям хлеборезки, это не могло заменить той фантасмагорической картины, которая возникала в головах братьев Кузьминых, - запах через железо не проникал.
Проскочить же законным путем за эту дверь им и вовсе не светило. Это было из области отвлеченной фантастики, братья же были реалисты. Хотя конкретная мечта им не была чужда.
И вот до чего эта мечта зимой сорок четвертого года довела Кольку и Сашку: проникнуть в хлеборезку, в царство хлеба любым путем… Любым.
В эти, особенно тоскливые, месяцы, когда мерзлой картофелины добыть невозможно, не то что крошки хлеба, ходить мимо домика, мимо железных дверей не было сил. Ходить и знать, почти картинно представлять, как там, за серыми стенами, за грязненьким, но тоже зарешеченным окном ворожат избранные, с ножом и весами. И кромсают, и режут, и мнут отвалистый сыроватый хлебушек, ссыпая теплые солоноватые крошки горстью в рот, а жирные отломки приберегая пахану.
Слюна накипала во рту. Схватывало живот. В голове мутнело. Хотелось завыть, закричать и бить, бить в ту железную дверь, чтобы отперли, открыли, чтобы поняли, наконец: мы ведь тоже хотим! Пусть потом в карцер, куда угодно… Накажут, изобьют, убьют… Но пусть сперва покажут, хоть от дверей, как он, хлеб, грудой, горой, Казбеком возвышается на искромсанном ножами столе… Как он пахнет!
Вот тогда и жить снова станет возможным. Тогда вера будет. Раз хлебушко горой лежит, значит, мир существует… И можно терпеть, и молчать, и жить дальше.
От маленькой же паечки, даже с добавком, приколотым к ней щепкой, голод не убывал. Он становился сильней.
Ребятам такая сцена показалась уж очень фантастической! Напридумывают тоже! Крылышко не пошло! Да они бы тотчас за косточку обглоданную от того крылышка побежали бегом куда угодно! После такого громкого чтения вслух еще больше животы скрутило, и они навсегда потеряли веру в писателей; если у них цыпленка не жрут, значит, писатели сами зажрались!
С тех пор как прогнали главного детдомовского урку Сыча, много разных крупных и мелких блатяг прошло через Томилино, через детдом, свивая вдали от родимой милиции тут на зиму свою полумалину.
В неизменности оставалось одно: сильные пожирали все, оставляя слабым крохи, мечты о крохах, забирая мелкосню в надежные сети рабства.
За корочку попадали в рабство на месяц, на два.
Передняя корочка, та, что поджаристей, черней, толще, слаще, - стоила двух месяцев, на буханке она была бы верхней, да ведь речь идет о пайке, крохотном кусочке, что глядится плашмя прозрачным листиком на столе; задняя
Побледней, победней, потоньше - месяца рабства.
А кто не помнил, что Васька Сморчок, ровесник Кузьменышей, тоже лет одиннадцати, до приезда родственника-солдата как-то за заднюю корочку прислуживал полгода. Отдавал все съестное, а питался почками с деревьев, чтобы не загнуться совсем.
Кузьменыши в тяжкие времена тоже продавались. Но продавались всегда вдвоем.
Если бы, конечно, сложить двух Кузьменышей в одного человека, то не было бы во всем Томилинском детдоме им равных по возрасту, да и, возможно, по силе.
Но знали Кузьменыши и так свое преимущество.
В четыре руки тащить легче, чем в две; в четыре ноги удирать быстрей. А уж четыре глаза куда вострей видят, когда надо ухватить, где что плохо лежит!
Пока два глаза заняты делом, другие два сторожат за обоих. Да успевают еще следить, чтобы у самого не тяпнули бы чего, одежду, матрац исподнизу, когда спишь да видишь свои картинки из жизни хлеборезки! Говорили же: чего, мол, хлеборезку раззявил, если у тебя у самого потянули!
А уж комбинаций всяких из двух Кузьменышей не счесть! Попался, скажем, кто-то из них на рынке, тащат в кутузку. Один из братьев ноет, вопит, на жалость бьет, а другой отвлекает. Глядишь, пока обернулись на второго, первый - шмыг, и нет его. И второй следом! Оба брата как вьюны верткие, скользкие, раз упустил, в руки обратно уже не возьмешь.
Глаза увидят, руки захапают, ноги унесут…
Но ведь где-то, в каком-то котелке все это должно заранее свариться… Без надежного плана: как, где и что стырить, - трудно прожить!
Две головы Кузьменышей варили по-разному.
Сашка как человек миросозерцательный, спокойный, тихий извлекал из себя идеи. Как, каким образом они возникали в нем, он и сам не знал.
Посвящаю эту повесть всем ее друзьям, кто принял как свое личное это беспризорное дитя литературы и не дал ее автору впасть в отчаяние.
1
Это слово возникло само по себе, как рождается в поле ветер. Возникло, прошелестело, пронеслось по ближним и дальним закоулкам детдома: «Кавказ! Кавказ!» Что за Кавказ? Откуда он взялся? Право, никто не мог бы толком объяснить.
Да и что за странная фантазия в грязненьком Подмосковье говорить о каком-то Кавказе, о котором лишь по школьным чтениям вслух (учебников-то не было!) известно детдомовской шантрапе, что он существует, верней, существовал в какие-то отдаленные непонятные времена, когда палил во врагов чернобородый, взбалмошный горец Хаджи Мурат, когда предводитель мюридов имам Шамиль оборонялся в осажденной крепости, а русские солдаты Жилин и Костылин томились в глубокой яме.
Был еще Печорин, из лишних людей, тоже ездил по Кавказу.
Да вот еще папиросы! Один из Кузьменышей их углядел у раненого подполковника из санитарного поезда, застрявшего на станции в Томилине.
На фоне изломанных белоснежных гор скачет, скачет в черной бурке всадник на диком коне. Да нет, не скачет, а летит по воздуху. А под ним неровным, угловатым шрифтом название: «КАЗБЕК».
Усатый подполковник с перевязанной головой, молодой красавец, поглядывал на прехорошенькую медсестричку, выскочившую посмотреть станцию, и постукивал многозначительно ногтем по картонной крышечке папирос, не заметив, что рядом, открыв от изумления рот и затаив дыхание, воззрился на драгоценную коробочку маленький оборвыш Колька.
Искал корочку хлебную, от раненых, чтобы подобрать, а увидел: «КАЗБЕК»!
Ну, а при чем тут Кавказ? Слух о нем?
Вовсе ни при чем.
И непонятно, как родилось это остроконечное, сверкнувшее блестящей ледяной гранью словцо там, где ему невозможно родиться: среди детдомовских будней, холодных, без дровинки, вечно голодных. Вся напряженная жизнь ребят складывалась вокруг мерзлой картофелинки, картофельных очистков и, как верха желания и мечты, - корочки хлеба, чтобы просуществовать, чтобы выжить один только лишний военный день.
Самой заветной, да и несбыточной мечтой любого из них было хоть раз проникнуть в святая святых детдома: в ХЛЕБОРЕЗКУ, - вот так и выделим шрифтом, ибо это стояло перед глазами детей выше и недосягаемей, чем какой-то там КАЗБЕК!
А назначали туда, как господь бог назначал бы, скажем, в рай! Самых избранных, самых удачливых, а можно определить и так: счастливейших на земле!
В их число Кузьменыши не входили.
И не было в мыслях, что доведется войти. Это был удел блатяг, тех из них, кто, сбежав от милиции, царствовал в этот период в детдоме, а то и во всем поселке.
Проникнуть в хлеборезку, но не как те, избранные, - хозяевами, а мышкой, на секундочку, мгновеньице, вот о чем мечталось! Глазком, чтобы наяву поглядеть на все превеликое богатство мира, в виде нагроможденных на столе корявых буханок.
И - вдохнуть, не грудью, животом вдохнуть опьяняющий, дурманящий хлебный запах…
И все. Все!
Ни о каких там крошечках, которые не могут не оставаться после сваленных, после хрупко трущихся шершавыми боками бухариков, не мечталось. Пусть их соберут, пусть насладятся избранные! Это по праву принадлежит им!
Но как ни притирайся к обитым железом дверям хлеборезки, это не могло заменить той фантасмагорической картины, которая возникала в головах братьев Кузьминых, - запах через железо не проникал.
Проскочить же законным путем за эту дверь им и вовсе не светило. Это было из области отвлеченной фантастики, братья же были реалисты. Хотя конкретная мечта им не была чужда.
И вот до чего эта мечта зимой сорок четвертого года довела Кольку и Сашку: проникнуть в хлеборезку, в царство хлеба любым путем… Любым.
В эти, особенно тоскливые, месяцы, когда мерзлой картофелины добыть невозможно, не то что крошки хлеба, ходить мимо домика, мимо железных дверей не было сил. Ходить и знать, почти картинно представлять, как там, за серыми стенами, за грязненьким, но тоже зарешеченным окном ворожат избранные, с ножом и весами. И кромсают, и режут, и мнут отвалистый сыроватый хлебушек, ссыпая теплые солоноватые крошки горстью в рот, а жирные отломки приберегая пахану.
Слюна накипала во рту. Схватывало живот. В голове мутнело. Хотелось завыть, закричать и бить, бить в ту железную дверь, чтобы отперли, открыли, чтобы поняли, наконец: мы ведь тоже хотим! Пусть потом в карцер, куда угодно… Накажут, изобьют, убьют… Но пусть сперва покажут, хоть от дверей, как он, хлеб, грудой, горой, Казбеком возвышается на искромсанном ножами столе… Как он пахнет!
Вот тогда и жить снова станет возможным. Тогда вера будет. Раз хлебушко горой лежит, значит, мир существует… И можно терпеть, и молчать, и жить дальше.
От маленькой же паечки, даже с добавком, приколотым к ней щепкой, голод не убывал. Он становился сильней.
Ребятам такая сцена показалась уж очень фантастической! Напридумывают тоже! Крылышко не пошло! Да они бы тотчас за косточку обглоданную от того крылышка побежали бегом куда угодно! После такого громкого чтения вслух еще больше животы скрутило, и они навсегда потеряли веру в писателей; если у них цыпленка не жрут, значит, писатели сами зажрались!
С тех пор как прогнали главного детдомовского урку Сыча, много разных крупных и мелких блатяг прошло через Томилино, через детдом, свивая вдали от родимой милиции тут на зиму свою полумалину.